Реальность сердца
Шрифт:
— Как у Противостоящего на фресках? — попытался пошутить Ларэ. Потом он вспомнил разговор в рассветных сумерках, и шутка показалась неудачной. К тому же она произвела весьма неожиданный эффект: Алессандр выпрыгнул из своего кресла, подлетел к открытому окну и высунулся в него по пояс, потом прошелся взад и вперед по комнате. Сейчас молодой человек походил на лесного зверя, угрюмо мечущегося по клетке. Налетев коленом на пуфик у стеллажа, Гоэллон остановился.
— Простите, я не хотел шуметь. Я просто не знаю, что с этим всем делать. Быть потомком богов, быть потомком Противостоящего — ну за что мне это все?! Я никогда не хотел ничего подобного! Никогда!
— Алессандр, вы не можете от этого отказаться.
— Я знаю! Но… спасибо, что на трон не сажают!
— Алессандр, послушайте: вы ведь не первый такой, право слово. Ваш дядя, ваш дед, другие предки — они жили так веками. Я понимаю, вам тяжело узнать о том, что многое оказалось иначе, не так, как вас учили. Но вспомните свой девиз, в конце концов! — Тоже не самая лучшая шутка, но нужно как-то подбодрить мальчика, на которого с весны валятся сюрпризы один лучше другого…
— Я помню, — наследник рода Гоэллонов поднял руку с тяжелым кольцом. Серебряный паук обхватывал лапками палец. — Простите, я не вовремя затеял этот разговор. Вы ранены…
— Не в голову же я ранен, — улыбнулся Ларэ. — Я почитаю за честь, что вы выбрали в собеседники именно меня. Я хотел бы как-то помочь вам. Вы помогаете мне провести эту ночь… Юноша вздохнул, теребя серебристый шнурок на рукаве. Фиор с трудом перевернулся на бок, подпер голову рукой. Невидимые жвала глодали плечо. Эту боль придется терпеть несколько дней, но хуже всего будет под утро. Самое же неприятное, что, как ни пытайся устроиться, все время неудобно — и на спине, и на боку.
— Налить вам вина?
— Я уже чувствую себя винной бочкой.
— Вам нужно пить красное вино, — Алессандр вернулся в свое кресло, сел, обняв колени. — Оно способствует кроветворению.
— Я знаю, но на сегодня уже довольно. Столько крови во мне не поместится. А вы пейте…
— В этом доме все время пьют, — пожаловался юноша. — Да еще столько… я забыл, когда был трезвым.
— Вы и на пьяного не похожи. Это вы еще не были в замке Алларэ. Поверьте — здесь соблюдают умеренность. В дверь тихо постучали. Деликатность, помноженная на тихие шаги — Фиор их не расслышал, — означала, что явился Андреас.
— Входите!
— Я пришел осведомиться о вашем самочувствии, — ученик лекаря держал в руках свечу и близоруко щурился. — Не нужно ли вам чего-нибудь?
— Нет, благодарю. Что же до самочувствия — назовем его умеренно отвратительным. Андреас, вы когда-нибудь спите?
— Вот и вы тоже спрашиваете… — тихо промолвил бледный щуплый мальчик.
— Первым был герцог Алларэ?
— Да. Он меня прогнал. Но я вовсе не устал.
— Если вам не спится, присоединяйтесь к нам. Наливайте себе вина и садитесь.
— Благодарю, господин Ларэ. Господин Гоэллон, я могу вас сменить.
— Я тоже не хочу спать, — отказался Алессандр, снимая крышку с кувшина. Фиор посмотрел на двух своих соратников по ночному бдению и не смог сдержать улыбку. Еще один хороший мальчик — Андреас. Он отучится бояться, привыкнет к своему новому положению, станет лекарем уже не ради куска хлеба, а просто потому, что у него золотые руки. После герцога Гоэллона, заявившего на королевском приеме, что «убивать может любой дурак, а чтобы лечить, нужно иметь разума поболее», и вельможи не считают зазорным разбираться в травах и медицинских инструментах. В Собране много хороших мальчиков. Королю Элграсу будет на кого опереться.
— Подайте еще вина!
— Ваше величество…
— Кто ты такой? Имя!
— Элиан Рева, ваше величество, — пожилой камердинер склонился в поклоне.
— Ты здесь больше не служишь. Убирайся и вели подать вина! Зажечь еще свечей! Музыки! Хищная, тревожная ночь таращилась в окна. Слишком тихая, слишком опасная, невероятно длинная ночь в полупустом дворце. Четверо гвардейцев за дверью едва дышали, вытянувшись по струнке. Рослые жеребцы в парадных мундирах. Позвать одного из них, приказать пить? Скучно, тошно.
Двое музыкантов с виолами явились очень быстро, пристроились в углу, заиграли что-то невероятно тоскливое. Заунывная мелодия рвала душу, словно на недавних похоронах отца. Вчера на Дворцовой площади кто-то расклеил прокламации. Не пожалел дорогой белой бумаги. На каждом листе было крупно, четко выведено: «Отцеубийцы!». Только одно слово, но и его достаточно. Герцог Скоринг обещал найти тех, кто это сделал — и к вечеру арестовали двух ремесленников. У них нашлась и бумага, и алая тушь, которой были сделаны надписи, но сегодня утром те же листы появились вновь, уже на колоннаде дворца, а гвардейцы, охранявшие подходы клялись, что ничего не видели. Они отправились в Шеннору, а караулы были удвоены, но король Араон не сомневался, что завтра листовки появятся вновь. Отцеубийцы. Сущая правда; пусть и не Араон заложил в подвал дворца то, что так громко полыхнуло, пусть не он убивал старика-казначея. Он — отцеубийца, ибо все случилось с его одобрения и по его воле, он покрывает отцеубийцу. Они с герцогом Скорингом виновны, и знают об этом. «Виновен!» — вопят стены. «Виновен!» — шепчут портреты предков. «Виновен!» — наверняка говорят за спиной слуги. А что думают эти музыканты, выбравшие похоронную мелодию?
— Играйте веселее! Парочка затянула павану, и Араон едва не швырнул в них тяжелым золотым кубком.
— Играйте бранль! Веселая плясовая мелодия не разогнала тишину. Тишины было слишком много, она заполняла кабинет, лишь пару дней назад полностью отделанный, неуютный, тесный. Тишина пряталась под креслами и диванами, за бюро, в пасти камина, и никак нельзя было ее выгнать. Следом за тишиной в комнату вкрадывались шепоты. Обвиняли, проклинали, стремились выжить короля из его покоев.
Из покоев, которые не принадлежали ему и не могли принадлежать, потому что он был никем, подкидышем, самозванцем, и эти стены знали, и весь дворец знал, и столица, и вся Собрана… Музыканты тоже знали.
— Просто самозванец ты, Ты просто самозванец! Просто самозванец ты, Ты просто самозванец! Ты отцеубийца, ты отцеубийца!.. — надрывалась виола, а двое игравших переглядывались и улыбались. Танцевали кресла, аплодировали портреты отца, деда, прадеда. Подпевали веселой мелодии конского бранля, такой простой и привязчивой, что король сам едва не запел: «Я отцеубийца!», прихлопывая в ладоши.
— Вон! — закричал Араон. — Подите вон!!! Что делать, куда бежать? Где спрятаться от голосов и взглядов? Куда скрыться от шепотов тишины, от золотых усмешек на портьерах, за которыми прячутся густые кляксы тьмы, оставшиеся со дня затмения, от запаха гари, от жирного пепла, покрывающего все, все, все?.. Днем проще: днем тени исчезают, их разгоняет уверенная поступь герцога Скоринга. Его боятся даже тени, и портреты замолкают, ждут сумерек, чтобы вновь начать шелестливый, шуршащий, неотвязный диалог.