Реальность сердца
Шрифт:
— Благодарю…
— Вы определенно пошли в тетушку Амели, а не в свою бабку и не в мою мать. Стоит сказать доброе слово — и вас не отличить от Ларэ! Омерзительно, молодой человек. Вы еще рукавом прикройтесь, как крестьянка…
— Рукава узкие! — Саннио уже справился со смущением; еще пара седмиц в компании герцога Алларэ, и о дурацкой манере краснеть и мямлить можно вовсе забыть. Отучит.
— Так-то лучше. Теперь к делу. Сокровище, признавайтесь, как на духу, вы сильно набожны? Саннио с недоумением уставился на собеседника. Реми поднялся из кресла, прошелся по комнате, хмуря брови; наверное, пытался подобрать слова. Нарочито
— Тоску из взора уберите, — на ходу бросил Реми; Саннио стиснул зубы и опустил глаза. — Отвечайте на вопрос.
— Я хожу в церковь. Исповедуюсь. Стараюсь не грешить…
— Я не о том. Вы не знаете многих фамильных преданий. Это досадно, хотя и понятно. Дело в другом. Мы с вами, конечно, родственники, но…
— Ничего не понимаю, — признался юноша. Какие предания, при чем здесь родство, и что такое собирается рассказать Реми, что впервые за все время знакомства он выглядит растерянным и нерешительным?! Реми, который, не раздумывая, взял на себя ответственность за усмирение хлебного бунта, вышел перед Ассамблеей, возглавил оппозицию Скорингу…
— Хорошо, слушайте. Налейте себе вина. Реми вернулся в кресло, уселся, закинув ногу на ногу. Вновь долгая пауза. Казалось, что герцога Алларэ куда больше интересует гобелен над камином. Саннио поглядел туда же. Люди в старинной одежде штурмовали замок. Смешные тонконогие лошади, катапульты, больше похожие на телеги, рыцари в кольчугах, напоминавших рыбную чешую. Подобных гобеленов в особняке Алларэ было не так уж и много, куда больше — картин, но в кабинете Реми висел этот — древний, не раз уже отреставрированный.
— Подлинная история нашего мира несколько расходится с той, что изложена в Книге Сотворивших. До того, как Воин и Мать пришли к нам, здесь вовсе не было пустоты. Была земля, на которой, представьте себе, жили люди. Одно, но весьма большое племя. Потом оно расселилось почти по всему обитаемому миру, смешалось с теми, кого создали Сотворившие. Но кровь эта не иссякла до конца. В Лите и Эллоне до сих пор можно найти потомков первого племени, но не только там. В Тамере и на островах Хокны… да везде, в общем.
— А кто же их создал?
— Догадайтесь сами, — подмигнул Реми. — Сейчас речь не об этом. У этих потомков есть определенные задатки. Обычно они спят глубоко внутри и не проявляются всю жизнь. Есть и исключения. Мне куда больше пригодился бы один из ваших подопечных…
— Барон Литто?
— Вы знали?
— Нет… просто он…
— Просто он в Керторе, и остаетесь вы.
— Я?! — Саннио осторожно поставил бокал на стол. — Почему я?
— Потому что вы сын своих родителей, надо понимать.
— И что нужно делать?
— Зовите своего дядю. Так громко, как сможете. Нет, орать из окна не надо, это я и сам бы сумел. Не знаю уж, получится ли у вас, но хоть попытайтесь.
— Сейчас?
— Да. При мне. Глаза прикройте и попытайтесь его себе представить, как-нибудь так…
Саннио послушно закрыл глаза и опустил голову. Все, что сказал Реми — об этом нужно думать позже, а сейчас — просто убрать в сундук и запереть на ключ, чтобы не мешало. Представить… это очень легко; гораздо сложнее было заставить себя
— Не могу. — Он открыл глаза. — Не получается. Наверное, я не умею.
— Не умеете, — кивнул Реми. — Но пробуйте же, Сандре, пробуйте, прошу вас!
Еще час бесплодных попыток привел к единственному итогу: у Саннио разболелась голова, да с такой силой, что он уже не мог сосредоточиться ни на чем. Сквозь мутную пелену слез он едва видел, что происходит вокруг — и досаду на лице собеседника, и огоньки свечей, которые зажег слуга, и оказавшегося рядом Андреаса, который сунул ему в руки кружку с настоем керторской розы и жасмина.
— Я прощу прощения, Алессандр. Идите отдыхать, это была дурная затея.
— Может быть, позже…
— Там видно будет. Через пару часов к Саннио, валявшемуся на диване в гостевой спальне второго этажа, вошел Сорен. Это было весьма удивительно, ибо в последнее время казалось, что приятель замечает на всем белом свете только одного человека. К тому времени головная боль, напуганная мазью и мешком со льдом, почти уже уползла в какие-то темные закоулки за правым виском, и юноша, которому велели отдыхать до полуночи, уже начал скучать. Обнаруженные на столике свитки оказались стихами, не такими хорошими, чтоб читать с удовольствием, но и не столь дурными, чтоб смеяться.
— Тебе лучше?
— Да, спасибо.
— Я письмо из дома получил, — бруленец сердито фыркнул. — От отца. Требует, чтобы я вернулся, ну и всякое… Вот, читай. Саннио развернул лист и принялся читать. Через минуту губы разъехались в улыбке, ибо тон письма, да и его содержание, ничего иного не заслуживал. Господин владетель Кесслер не пожалел цветистых оборотов, чтобы выразить свое негодование. Из письма следовало, что Сорен, негодный сын и дурной наследник, якшается с отребьем, по которому плачет топор палача, вовлечен в гнусные преступления и прославился на всю страну непотребным поведением.
— Отребье — это он о Скоринге? Кто-то что-то напутал?
— Если бы! Вон, там это — «вместо того, чтобы поддерживать единственного достойного человека». Как раз о нем.
— И что ты будешь делать? — Саннио дочитал гневное послание и отложил на столик.
— Ничего. Пусть пишет!
— Попробуй объяснить, что здесь на самом деле происходит.
— Не хочу. Он не поймет. Пусть наследства лишает, как обещал!
— Сорен, дело не в наследстве. Это же твой отец… — Саннио задумчиво потер щеку ладонью. Аргументы кончились, не начавшись. Он вырос без отца и понятия не имел, что тут можно посоветовать. — Ну, поговори с Гильомом.