Реальность сердца

Оуэн Анна Нэнси

— Что ж за трава такая чудная, дедушка Хольв?

— Да кто ж помнит-то, не надо оно уже. Тебе, конечно, то занятно, ты ж травница… а спроси Эльву, она меня годков на десять постарше, может, припомнит? Когда Шаннай поняла, что в этой деревне они больше ничего не узнают, с ней ушло трое. Редига и Хелига остались — собирались выйти замуж за рыбаков.

Плакали, благодарили за науку, говорили, что будут караулить руины храма и учить всех, кто захочет, истинной мудрости. Шаннай не звала их с собой. Обе ученицы уже превзошли все, чему знахарка могла их научить — так пусть лечат и передадут хоть детям память об истинном Господе. Чем дальше к северу, тем лучше помнили литиды былые времена — словно зараза беспамятства расползалась с Сеорийской равнины. Накопленные за год с лишним монеты Шаннай и трое ребят потратили на пергамент, пусть и самый дешевый, на котором писать можно было лишь однажды, в последний

раз соскоблив чужие заметки. Зато его было много, а узнано — еще больше, и пуще смерти женщина боялась, что забудет хоть что-то. Десять лет пути — они приходили в деревню в начале осени, когда больше всего нужны были рабочие руки, а уходили в середине лета. Двоих учеников забрала дорога. Рябой Гуннад охранял имущество от разбойников, да там и полег. Фредиг заболел желтой лихорадкой во время вспышки мора, и велел остальным уходить без него. На крайнем севере, там, где недалеко уж было и до предела мира, Шаннай и единственного, оставшегося с ней — рыжего Сигберта, — пригласил в свой замок конниг Арнульф. Низкое строение, которое в оставшейся только в памяти Шамии назвали бы сараем, здесь считалось завидным укреплением, служило приютом двум сотням людей — и коннигу, и его семье, и его дружине, работникам, их женам и детям. Люди ели и спали вместе с собаками, могучими псами, холкой достававшими Шаннай до плеча, и по рассказам — способными одним движением пасти перервать глотку волку. Под стать своему жилью оказались и конниг с супругой — полудикие, неотесанные, надежные и основательные. Поглядев на их лица, Шаннай подумала, что давно уж не видала настолько чистой крови первого племени, а потому оба были высоки, статны, светловолосы и с серыми глазами, в свете плошек с салом, отливавшими серебром. Конниг Арнульф долго расспрашивал Шаннай и Сигберта о странствиях, а еще больше об изысканиях, потом позвал их в свою спальню, попросил — не приказал, попросил только — показать книгу и пергаменты. Смотрел, не касаясь корявым жестким пальцем, непонятных ему букв, потом по слогам разбирал записи на общем наречии.

— Вы будете учить моих детей, — сказал он. Шаннай посмотрела на него — огромного, словно белый медведь с пределов, на шкуре которого стоял Арнульф, потом на его супругу, молчаливую и державшую палку, которой прогоняли с дороги псов, словно копье. Оглянулась на Сигберта, тот радостно улыбался, но ждал решения матушки.

— Буду, конниг. Храни тебя истинный Господь!

Часть вторая. Лето. Преемник. Время бастардов

1. Собра — окрестности Собры

— Мы въезжаем в предместья, Клариче! Кларисса Эйма оглянулась, улыбнулась мужу и кивнула. Пора спешиваться и прятаться в карету. Даме, которая хочет потрясти столицу своей изысканной утонченностью, негоже появляться в столице верхом — в мужском платье, в мужском седле. Увы, Собра — не Эллона, и тем более уж не Алларэ, здесь свои порядки. Кларисса знала их лучше многих прочих. Казаться — важнее, чем быть. Выглядеть — важнее, чем являться. Раздолье для авантюристок и куртизанок, готовых притвориться великосветскими дамами и подняться на самый верх.

Мутная вода Сойи позволяла выловить любую рыбку по вкусу, даже самую крупную. Главное — знать, где и как ловить, какую наживку забрасывать у какой излучины. Все правила рыбалки в столице Кларисса Эйма, воспитанница мэтра Тейна, а ныне благородная дама и супруга къельского владетеля, помнила наизусть.

— Мама, мы уже начинаем глупеть?

— Да, Ханна. У нас есть примерно час, — кивнула Кларисса.

Падчерица звала ее мамой с того дня, как отец Ханны назвал Клариссу супругой. Поначалу женщину это удивляло и немножко пугало, между ней и приемной дочерью было всего-то десять лет разницы, и в дочери Хельги от первого брака Кларисса видела скорее уж младшую сестру, которой у нее никогда не было. Но Ханна сказала

— «поздравляю, матушка!», и наклонила голову, чтобы поцеловать ее в щеку; так и повелось.

Ханна надула щеки, выпятила и без того пухлые губы, округлила глаза. Кларисса не сдержала глупый смешок. Падчерица, необыкновенно красивая девушка, вдруг стала похожей на пустоголовую дуреху с огромными и пустыми глазами сытой коровы. Немного сутулости, которая так портит высоких и статных девушек, слишком расслабленные плечи, и вот — извольте обмануться, безмозглая северянка, как их изображают в центральных землях: светловолосая, полнотелая, с румянцем во всю щеку. Хельги огорченно покачал головой, потом хмыкнул. Кларисса подмигнула мужу, посмотрела на него, и вновь, в десятитысячный уже раз, подумала, как любит его и до чего же он красив. Многие ее не поняли бы. На первый беглый взгляд Хельги Эйма

казался невзрачным. Скучное худощавое лицо с неправильными чертами, узкие плечи, неловкие движения. Многие, слишком глупые, чтобы приглядеться к владетелю Эйма, считали его пустым местом. Кларисса думала о нем так минуту-другую, а потом влюбилась — впервые в жизни, раз и навсегда. В него нельзя было не влюбиться. Под невыразительной серой дымкой, окружавшей владетеля Эйма, скрывалось настоящее чудо. Улыбаясь, он становился удивительно красивым, а действуя, обнаруживал себя настоящим мужчиной. Надежным, сильным, разумным. И — последним штрихом — взгляд, которым он смотрел на жену. Кларисса помнила сотни, тысячи мужских взглядов. Жадных, восхищенных, жаждущих и требовательных, умоляющих и стремящихся подчинить; но только одно лицо действительно освещалось изнутри, когда Кларисса улыбалась, смотрела на него или тихонько касалась плеча.

— Мне нужна ваша помощь, господин…

— Эйма, Хельги Эйма, — он уже поднимал ее в седло. — Куда вас доставить? Вы в опасности?

— Да. Дело короля! — выпалила она, оборачиваясь через плечо, и не веря, что этот серый невыразительный человечек утрудит себя хотя бы минимальным риском.

— Я рад служить его величеству, — скучно сказал незнакомец, встретившийся ей на зимней къельской дороге. — Но я буду рад помочь вам.

— Отвезите меня на постоялый двор. Мне нужна свежая лошадь.

— Вас преследуют, — сказал къелец, накрывая ее плечи своим меховым плащом. Это не прозвучало, как вопрос. — Мы переночуем в моем замке, утром я провожу вас… куда потребуется.

— Вас послал Реми? — не веря своему счастью, спросила Кларисса. Кто еще согласился бы помочь ей?

— Разве нужно служить герцогу Алларэ, чтобы помочь даме, оказавшейся в беде? — кажется, владетель Эйма слегка удивился; вполне искренне, не напоказ.

— Я не дама, — сказала Кларисса. — Я… служу королю. Прозвучало удивительно глупо, и в другое время женщина не позволила бы себе произнести подобную чушь, но за спиной она чувствовала не только теплое дыхание нежданного спасителя, но и ледяную ненависть погони. Она загнала коня, пытаясь удрать, и осталась ночью на дороге над трупом лошади, с одним только кинжалом в рукаве — против пятерых или шестерых мужчин.

Тамерцы оказались слишком наглыми. Королевская шпионка надеялась, что переход через границу избавит ее от преследования, но посланные, чтобы схватить ее люди тайной канцелярии кесаря Тамера, сумели пройти через перевалы. На заставы никогда нельзя было положиться. Предгорья были слишком дикими и малонаселенными, не имело смысла надеяться встретить здесь разъезд горных стрелков, а до ближайшего городка она попросту не успела доехать.

Хмурый некрасивый къелец появился очень вовремя. Воин и Мать, молитвы которым она шептала последние часы, послали его…

— Разве дамы не могут служить королю? — башлык сбился, и ухо щекотнул теплый смешок.

Кларисса улыбнулась, прикрыла глаза, доверяясь ровному шагу лошади и надежным рукам къельца, державшим повод перед ее животом. Ей вдруг стало тепло и легко. Все будет хорошо, все кончилось, все уже кончилось, и погоня — ерунда, чушь, мелочи… Девятиной позже, склоняя колени перед королем и чувствуя на шее тяжесть орденской ленты, Кларисса думала только о том, что там, за спиной — Хельги, улыбается, радуется за нее и ждет, когда она встретит его взгляд. Она не ожидала только, что на балу владетель Эйма, со все той же смущенной полуулыбкой, предложит ей руку и сердце. Жениться на куртизанке, пусть и получившей из рук короля Валерианский орден, но — на безродной девке, знавшей сотню чужих рук, соблазнительной игрушке, своим телом лишавшей мужчин разума, пусть, пусть лишь для того, чтобы послужить Собране там, где не справятся яд и кинжал… А Хельги сказал — «Я, вполне возможно, не достоин, но если бы вы согласились составить мое счастье…».

— Нет, — онемевшими губами едва вымолвила Кларисса, — негоже вам жениться на шлюхе, да еще и бесплодной… В горле стоял сухой тяжелый ком, но она должна была договорить, объясниться раз и навсегда. Пусть с каждым словом сердце билось все тише, грозилось и вовсе замереть… Хельги же слушал — удивленно, не понимая, наверное; и казалось, что догорает в руке свеча. Тяжелая рука закрыла ей рот. Герцог Гоэллон неслышно — так, что даже она, выученная, вышколенная различать и сквозь сон мельчайшие оттенки звуков, не заметила — подошел сзади. Гоэллон, отправивший ее в Веркем, и сказавший — «надеюсь увидеть вас вновь, но надежда эта, Кларисса, увы, призрачна…», Гоэллон, заставивший короля устроить всю эту церемонию награждения — пощечину Тамеру и публичную демонстрацию того, как Собрана благодарит за верную службу, ухитрился слегка поклониться, по-прежнему зажимая ей рот; женщина была ему едва ли не до локтя, так что трудностей не возникло.