Реальность сердца
Шрифт:
В горе и в радости, в достатке и бедности, во время мира и во время войны, и если Сотворившие присудят Эмилю кару — то пусть демоны заранее куют доспехи, она пойдет за мужем и в Мир Воздаяния. Бедные, бедные демоны…
— Их было шестеро, одеты как алларцы, — рассказывал во второй раз Фиор, борясь со сном. Вынести удар шпаги было куда легче, чем последовавшую за ним заботу мэтра Беранже; первое Ларэ пережил без макового настоя, а вот обработку раны… — Старший сказал, что герцог Алларэ отправил их мне навстречу, чтобы проводить. Меня насторожил его выговор… и то, что он сказал — я могу отпустить своих спутников. Я отказался. Сказал, что они могут следовать за нами. Тогда они взялись за оружие. Они не хотели меня убивать, я почти сразу это понял. Ранили потому, что я сам подставился под удар. Потом кто-то позвал стражу, сбежались люди, они скрылись. Оставили три трупа, четвертого забрали с собой. Пробитое насквозь плечо отчаянно ныло, не помог и настой — лекарь разворотил рану инструментами. Кровь остановилась быстро, но голова все еще кружилась, и хотелось пить; но более всего прочего Фиору досаждала тревога на лицах окружающих. Ничего непоправимого не произошло, от раны в плече не умирают, да и получена она была по собственной неосмотрительности. Еще не повод, чтобы переполошился весь дом… Гораздо печальнее, что в короткой схватке погибли оба его спутника.
— Почему вы считаете, что это было похищение? — спросил Кадоль.
— Один пытался меня обезоружить, еще у двоих были дубинки и сеть.
— Господину Скорингу понадобились заложники? — приподнял бровь Эвье. — Экая дерзость.
— Не думаю, что все так просто, — качнул головой Реми.
— Какой из меня заложник… — улыбнулся Ларэ.
— Такой же, как из любого другого. Надеюсь, что этот урок пойдет на пользу всем. Любого, кто выедет из дома без пяти сопровождающих, я… найду, что сделать, — сурово оглядел собравшихся герцог Алларэ. — Эвье, спрашивать я буду с вас.
— Будет исполнено, господин герцог.
— Не дом, а госпиталь ветеранов, — Алларэ недобро усмехнулся. — Фьоре, о чем вы думали, когда лезли в драку? Вопрос был риторическим, но Ларэ надолго задумался. О чем он думал, ввязываясь в схватку в темном переулке? Может быть, о том, что устал терпеть все, что происходит в столице? Устал сидеть в особняке Алларэ, заниматься перепиской с главами сопредельных держав, копаться в старых сводах законов и договорах? О том, что девятину назад у него было два брата, а теперь один пропал, а второй оказался не только марионеткой, но и редкостной дрянью?..
И еще о том, что можно половину жизни молчать, соглашаясь со всеми — с отцом, наставниками, герцогами Гоэллоном и Алларэ, с Гильомом Аэлласом, — но однажды вдруг понимаешь, что тебе двадцать шесть лет, и ты только и делаешь, что молчишь и соглашаешься, подчиняешься и знаешь свое место, а всех, кто тебе дорог, казнят, убивают, предают, пытают… Потому что ты молчишь и соглашаешься. Потому что не смеешь спорить с отцом, потому что надеешься, что другие позаботятся о брате, потому что медлишь бросить вызов предателю. И в один прекрасный день больше не можешь смотреть на себя в зеркало, видя там беспомощное, жалкое и презренное существо, не достойное даже той половины имени, которую носит. Тогда остается только броситься со шпагой в руках навстречу похитителям, боясь не смерти, а лишь того, что не победишь, окажешься в плену, подведешь тех, кому ты еще — несмотря ни на что — нужен. Реми задал еще десяток вопросов, потом ушел, следом за ним и остальные; остался только наследник герцога Гоэллона. Фиор был этому рад. Снотворное питье подействовало, как всегда, серединка на половинку: спать хотелось, а заснуть не удавалось. На смену азарту боя и белой ледяной ярости, с которой он обнажил шпагу, пришла противная мелкая дрожь. В схватке он убил двоих, но не уследил за тем, что происходило рядом. Арно и Клод, оба — эллонцы, погибли, защищая его.
Капитан Кадоль не сказал ни слова, но Ларэ винил в подобном исходе себя — а кого еще винить? Может быть, раньше он был прав. Его дело — вести переписку герцога Алларэ и сидеть сиднем, ведь иначе выходит только хуже… Дернулся огонек свечи — Алессандр щипцами снял нагар с фитиля.
— Я вам не мешаю? — спросил юноша.
— Ну что вы. Нет, ни в коем случае. Я рад. Все равно ведь не засну… Герцогу Гоэллону повезло с наследником. Внимательный, чуткий и верный мальчик, очень быстро оказавшийся в коалиции герцога Алларэ своим — нужным, надежным, толковым. Он умел успокаивать и утешать тех, кто в этом нуждался, умел и спорить, если его задевали за живое.
— Вам холодно, я вас укрою пледом. — И вот это он тоже умел: подмечать подобные мелочи без подсказки.
— Благодарю.
— Хотите, поговорим?
— С удовольствием.
— Скажите, Фиор, а вы в ересях разбираетесь? — Юноша, подобрав ноги, сидел в кресле и выглядел еще более задумчивым, чем обычно.
— В какой-то мере, — удивился неожиданному вопросу Ларэ.
— Говорят, что наш мир был создан вовсе не Матерью и Воином. До них был кто-то еще, и он тоже создал людей.
— Так говорят «заветники», — ох, пора отвыкать от манеры пожимать плечами, по крайней мере, на ближайшую девятину. — Но и не только они. На островах Хокны тоже верят в подобное. Они не приняли омнианство, ибо считают его постулаты неверными. При этом они почитают Мать и Воина, но не как творцов мира, а богов наряду с другими.
— Мне говорили другое, — встрепенулся Алессандр. — Что они вовсе отрицают существование Сотворивших.
— Зеленая вера неоднородна, — объяснил Ларэ. — Разные жрецы учат разному, одни действительно отрицают, но это нелепо и бессмысленно, другие включают их в пантеон. Трудно спорить с очевидным.
— Так это может быть правдой? Сотворение мира… другими? Ларэ надолго задумался. Странный разговор, странные вопросы. Что ответить юноше, спрашивающему о подобном? Церковь настрого запрещает сомневаться в том, что сказано в Книге Сотворивших, а там черным по белому написано: «Вначале были лишь тьма и пустота, а в ней пребывали Мать и Воин, и создали они все сущее». Но хокнийцы ведут свой календарь, и по нему на дворе не 3384 год от Сотворения, а пятитысячный с лишним; откуда-то взяли они свое летоисчисление?
— Может, — признался наконец Фиор. — Кто вам рассказал об этом?
— Герцог Алларэ.
— Понимаете ли… не столь важно, кто сотворил наш мир. Мать и Воин существуют и действуют, это непреложная данность. Прав был епископ Ноэль или заблуждался… — Фиор вспомнил давешний предмет в руках герцога Гоэллона, и не закончил фразу.
— Прав, — спокойно сказал темноволосый юноша. — Это неважно. Я верю в Мать и Воина, — длиннопалая ладонь коснулась груди, — в этом стал бы сомневаться только дурак. Затмения достаточно. Я верю и в ожидающий всех после смерти суд, и в воздаяние и вознаграждение. Неважно, в каком мире. Но… я хочу знать всю правду. Если я действительно потомок первого племени…
— Об этом вам нужно спрашивать своего дядю.
— Вот в этом все и дело! — Алессандр плеснул в кружку чаю, обхватил ее ладонями. — Дядя невесть где, а герцог Алларэ говорит, что я могу его позвать. Потому что мы… А у меня чуть голова не лопнула, когда я пытался.
— Есть очень древняя легенда о племени Серебряных Людей. Ее рассказывают как раз в Хокне. Говорят, все они были провидцами, жили долго, и у них была серебряная кровь и серебристые глаза. Они были отцами всех народов.
— Золотая кровь, серебряная кровь… — юноша сердито тряхнул головой и охнул, расплескав лавандовый чай себе на колени. — Вы сказали — провидцами?
— Да. Они видели вещие сны, в которых им открывалось будущее, поэтому они становились жрецами. Нынешние жрецы Зеленой веры считают себя их прямыми потомками.
— Ну как у людей могут быть серебристые глаза? И серебряная кровь? — нахохлился Гоэллон.
— Должно быть, это иносказание. У нас с вами кровь красная, но называют ее золотой.
— Ювелиры… — фыркнул сидевший в кресле юноша, потом очень, очень медленно поставил чашку на стол и схватился за голову. — Я дурак, — вымолвил он. — Я же все видел! Дядя… у него глаза в темноте светятся! Серебром!