Реальность сердца
Шрифт:
— Приятно так повеселиться напоследок, — сказал смуглолицый Бертран, когда банщик ушел. — Последние спокойные денечки…
— Обидно будет, если все это великолепие сгорит, — повел рукой Флэль. — Надеюсь, столицы война не коснется. Бертран только пожал плечами и погрузился в воду с головой. Вынырнув через добрую минуту, он откинул с лица мокрые волосы и потянулся. Через грудь, от левого плеча почти до пупка тянулся старый темный шрам.
— Где вы были ранены? — спросил любопытный керторец за мгновение до того, как рот открыл и Саннио.
— Охранять нашего герцога — служба не из легких, — улыбнулся Эвье и потянулся к стоявшему на бортике запотевшему кувшину. — Нет, все-таки никогда я «заветников» не пойму. Вот весной в Сауре было дело…
— Что за дело и при чем тут «заветники»? — не понял Саннио.
— В герцога стрелял наемный убийца. Промахнулся. Стали расследовать. По первому разу получилось, что нанял его покойный маршал, да вот только как бы он успел, мы едва прибыли. Второй раз копнули глубже — тамерцы, но тоже странно. Потом разобрались. Алларский владетель один, Роне. Написали Рене Алларэ, герцог-то в Шенноре был… Тряхнули его — а он сам в ереси по уши, и половина домашних. Так Рене их повесил на стене замка. Вместо расследования… — Бертран сердито стукнул стаканом о плитку бортика, брусничный морс плеснулся на руку. — И все концы — петлей на шее.
— Рене недальновиден, — Кертор потер ладонью висок. — Хотя налет на крепость…
— Красиво было сделано… Спутники принялись обсуждать похождения Рене, а Саннио изумленно переваривал услышанное раньше. Дядя даже словом не обмолвился — неужели счел это событие незначительным? Ох, с ума бы не сойти, право слово, с таким господином и родственником! Самого Бертрана, кажется, больше волновало прервавшееся расследование, а не покушение. Реми как-то со смехом рассказал о том, как на него в проулке напали пятеро бандитов, приняв за обычного подгулявшего прохожего. Интересная получалась у высшей знати Собраны обыденная жизнь. Богатая на события.
— А шрам, — мысли Эвье ходили весьма причудливыми путями, — это спасибо нашим неугомонным соседям и дурости покойной королевы. С исповедью — ох, веселая была заварушка…
— И вы тоже знали? — У Саннио возникло подозрение, что он в доме герцога Гоэллона наименее сведущий из всех.
— Узнал на Ассамблее, что там было, — хохотнул Бертран. — Хотя в руках грамоту держал.
— При чем тут тамерцы? — озадачился Флэль, но Эвье только развел руками и пробурчал что-то вроде «знал бы при чем — всех убил бы». Молодой человек испытал некоторое облегчение. В паутине тайн, оплетавших труды герцога Гоэллона на поприще блага отечества он был не самой бестолковой мухой. Следующая мысль заставила его подавиться ледяным морсом: а ведь настанет время, когда придется становиться не мухой, а пауком. С его-то задатками?!
«Это же просто прелестно! — подумал Саннио, которого в четыре руки стучали по спине, а он пытался одновременно откашливаться и хихикать. — Бедная, бедная наша держава, бедный король Элграс, бедный я!..»
3. Собра
— Ты лжешь мне, вестнику Господа. Ты пренебрегаешь долгом перед тем, кто дал тебе силу.
— Оставьте меня, — махнул рукой воин. — Я занят. Каждое слово, каждое движение его сочилось пренебрежением. Лукавый даже не поднял голову, не оторвался от поглотивших его внимание записей. Слова проповедника он пропустил мимо ушей, а потом еще и дерзко отмахнулся, указывая посланцу Творца на дверь, словно своему лакею. Лжец проворно водил пером по ткани, иногда поглядывал на престранного вида стопку снежно-белой бумаги, соединенной тонкой пружиной, переворачивал почти прозрачные листы и вновь принимался за письмо. Крупный твердый почерк, простой и разборчивый. Длинное перо с серыми пятнышками в руке казалось игрушкой; игрушкой оно и было — инструмент глупца, собравшегося возвести хижину на краю обрыва, и не желающего верить, что с гор уже спускается сель.
Свечи в шандале почти догорели. Близился рассвет. Окно было забрано ставнями, и единственным источником света служили три пляшущих огонька. В этом неверном освещении платье писавшего казалось не алым, а багрово-черным, словно запекшаяся кровь. Проповедник подумал о том, что лжец сам предрекает свою судьбу: он походит на жертвенную свинью в луже собственной крови. Одно движение жреца, и вольно хрюкавшая скотина превращается в бессильную плоть.
— Ты будешь меня слушать, — проповедник поднял руку и свечи погасли.
— Оставьте фокусы жогларам! — хозяин пошарил рукой по столу, нащупывая коробочку со спичками.
— Ты дерзок. Ты забыл о том, чьей милостью возвысился.
— Не забыл, — возомнивший невесть что о себе воин наконец-то соизволил поднять голову. — В свой срок я с вами рассчитаюсь, а пока что не мешайте.
— Где несущий в своих жилах кровь ложных богов? Ты обещал и солгал.
— Двое куда-то запропастились, а двоих других слишком уж хорошо охраняют. Похищение не удалось…
— Ты нерадив, нерадивы и твои слуги! Отступник! — выплюнул проповедник. — Ты думаешь, что можешь обмануть Господа? От его карающей длани не укроется никто, а все нечестивые помыслы видны ему, как на ладони!
— Да не пугайте вы меня. Будет вам в свое время королевский сын, один или другой, — воин разыскал деревянную коробочку и чиркнул спичкой о столешницу, вновь зажигая свечи. — Сейчас есть дела и поважнее.
— Твои дела — прах и тлен!
— Конечно-конечно… Я должен все бросить и затеять войну ради ваших причуд! Посланнику Господа в первый момент показалось, что он ослышался. Уж больно легковесно и небрежно слетели с губ отступника эти слова. Легкость эта подобала бы безумцу, но сидевший за столом воин в кровавом одеянии, перечеркнутым золотой цепью, еще не лишился разума. Лишился он лишь памяти о том, кому обязан всем и страха перед Истинным Владыкой.
— Ты занесся и будешь повержен.
— Непременно буду. А сейчас оставьте мой кабинет. Иначе я кликну слуг.
— Кто пойдет за тобой, если нынче же все узнают о том, что ты отвернулся от Творца?
Лжец только пожал плечами и вернулся к своим записям. Проповедник знал, что с утра он поедет во дворец, чтобы вновь играть в глупые забавы мирских властителей, вернется поздно и продолжит свои труды, бесплодные, как ношение воды в решете. Время воинов и государей утекло, пролилось на сухой песок и не напитало его. Творец Единый и Единственный вернулся в мощи своей и стоит у двери мира, чтобы войти в него. Остался лишь один шаг и последний ключ, и тогда суетной тщетой обернутся указы, дани, злато и серебро, что так волнуют заблудшие души.
Тот, кому Господь доверил поднести ему этот последний ключ, оказался таким же глупцом, как любой прохожий, отбивавший поклоны лживым богам. Он обещал, он клялся, он превзошел тайны обрядов и щедро черпал силу из колодцев Создателя, ему были дарованы невиданные щедроты видений и откровений; и все же душа его оказалась такой же пустой и переменчивой, как мотылек, что вился вокруг свечи. Проповедник не стал унижать себя спором с тем, кто отказывался его слушать. Он тихо выскользнул из кабинета и вернулся в отведенные ему покои. Воин дал довольно лживых обязательств. Он клялся, что в первый же день своего регентства отдаст в руки служителей Господа Фреорна тех, кто несет в своих жилах отравленную кровь чужаков. С тех пор минула почти девятина, а оба еще не отдали силу во имя Создателя. Человек в скромном платье старого покроя видел двоих из них близко, очень близко — а они не видели; глаза их застит гордыня. Для последнего шага хватило бы любого — и первенца короля-безумца, и отродья эллонских герцогов; но младшего из двоих ему запретил забирать сам Господь. Запретил также и помышлять о крови его старшего родича.