Реальность сердца
Шрифт:
— За что же мне извиняться? — терпеливо полюбопытствовал Эмиль Далорн у невысокого. — За то, что ваш товарищ наступил мне на ногу, не извинился, да еще и мешает пройти?
— Вы невежливы, — процедил юнец. — Как все алларцы.
— Пожалуйтесь на меня герцогу Алларэ, — еще терпеливее предложил Эмиль.
— Еще чего не хватало! — прорезался верзила. — Мы накажем вас сами.
— Господа, вы помните, что сказал король Лаэрт о стычках и поединках?
— О, да, он обеспечил всем трусам достойную возможность уклоняться от вызовов!
— Довольно, — махнул рукой Далорн. — Беритесь за оружие, оба, и покончим с этим. Первым за рапиру схватился долговязый; к этому моменту алларец уже отлично представлял, кто здесь подстрекатель, а кто щит. Юный мордатый владетель вскрикнул и открыл рот, разворачиваясь к амбару: рапира, выбитая из руки единственным ударом по клинку, улетела в ночную тьму. Достаточно далеко, чтобы наполовину остудить пыл молодого мерца. Боль и онемение в правой руке довершили дело.
— Ваша очередь, — бросил Эмиль невысокому, но тот опустил острие своей рапиры к земле.
— Позвольте принести вам извинения от моего имени и имени моего друга, — коротко поклонился юноша… и ударил, по-подлому, исподтишка.
Эмиль ждал чего-то подобного: уж больно легко «сдался» зачинщик всей глупой и ненужной стычки. Поклон с оружием в правой руке, когда острие направлено вверх? Кого можно обмануть подобным — против всех правил этикета — поклоном и каким же дураком надо быть…
Уход в сторону — пропустить клинок мимо — перехватить запястье руки, держащей рапиру, рвануть вверх с одновременным заходом за спину противнику. Наглый юнец прокрутился в руках Эмиля, словно керторская девчонка в танце. Его рапира оказалась в руке Далорна. Шлепок пониже спины — плоскостью клинка, а потом выбросить рапиру подальше. Просто, очень просто. Сумел бы любой хорошо обученный алларский мальчишка. Вот только что таит за собой эта простота?
— Чем же я вам так не угодил? — поинтересовался Эмиль у долговязого, пока второй ошалело тряс головой и с тоской пялился в ночную тьму. — На самом деле? Дылда, растиравший запястье, не понял вопроса. Не притворился, а именно что не понял. Совсем. У него не было никакой причины вступать с проезжим алларцем в ссору. У него не было никакой цели — никто не посылал эту парочку в трактир на границе Керторы и Меры. Все случилось само по себе. Оба даже не были пьяны. Понимали ли они, что делают? Чем рисковали? Законы беспощадны: за дуэль или случайную стычку казнят; но чаще отправляют гребцом на галеры. «И не только зачинщика, но и всех участников, даже секундантов!» — в следующее мгновение напомнил себе Эмиль. Всех. Единственное исключение — жертва нападения в случайной стычке, но и то без клятвы на священной книге не оправдаешься, а лгать, положив руку на Книгу Сотворивших, будет только законченный идиот.
В этом поединке владетель Далорн не был жертвой подлого внезапного нападения: сам предложил взяться за оружие. Ну да, лишь для того, чтобы проучить двух одуревших юнцов, не причинив им никакого вреда, кроме обиды; в этом он мог поклясться. В намерениях. Но кто мог пообещать, что этим все и закончится? Не каждый урок проходит без последствий, иногда ученик ранит учителя или, еще хуже, учитель ученика… Парочка молчала; оба словно сошли с картинки к сказке о двух дурачках-работниках, которые вздумали воровать хозяйское вино, набирая его полные щеки. Просто два глупых сопляка или все-таки ловушка? Был только один надежный способ проверить это. Эмиль убрал оружие в ножны, развернулся и пошел мимо нападавших к двери конюшни. Он ждал и прислушивался, готовый в любой момент отпрыгнуть в сторону и развернуться. Но юноши не шелохнулись, а когда он закончил седлать коня, их во дворе уже не было. Это еще ничего не значило — могли подстерегать на выезде с постоялого двора, на выезде из деревни; но дорога оказалась чиста. Далорн тщательно прислушивался еще несколько часов. Никто его не преследовал. Дурацкая ссора, дурацкие сопляки — почему, зачем? По ночам Мерский тракт обычно бывал пуст. Эмилю больше нравилось днем отдыхать, а с первыми вечерними сумерками отправляться в путь, ехать до рассвета, наслаждаясь тишиной, покоем и прохладой. На приграничный постоялый двор он заехал совершенно случайно: обнаружил, что выезжая вечером, забыл наполнить флягу вином, решил исправить это досадное упущение, заодно собрался пообедать… Пообедал, надо сказать, вполне пристойно — но вот все последующее навело на мысли, что куда приятнее отдыхать в поле, прикрывшись плащом, благо, погода стояла сухая и теплая, чем на очередном постоялом дворе, рискуя налететь на следующих скучающих придурков благородного сословия. К пятому дню дороги Эмилю казалось, что он рассорился со всем миром. Трактирщики смотрели на него, как на опасного разбойника, попутчики старались держаться подальше, лошади испуганно ржали, когда алларец заводил в конюшню своего жеребца, собаки выли и норовили укусить… теперь вот еще и юные дуэлянты! Простая, безопасная дорога из Керторы в Собру — делов-то, езжай себе по Мерскому тракту, — превращалась в пренеприятное путешествие со многими мелкими неприятностями. Словно песок в сапоге — не мешает, как камушек, не колет, как гвоздь, но натирает и раздражает. Взгляд дочки трактирщика, вой пса, конское ржание, остывшее жаркое… С того самого дня, как он, не дождавшись рассвета, выехал из родового замка баронов Керторов. Уже светало. Эмиль съехал с дороги, повел головой, отыскивая ближайший источник воды и направил коня к нему. Спешился, позволил коню напиться из небольшого чистого озерца, потом набросил поводья на ветку росшего на самом краю озерца раскидистого дерева. Улегся с другой стороны от кряжистого ствола, запрокинул руки за голову и уставился на пышную крону. Южные породы деревьев он знал не очень хорошо, и что за престарелый гигант дал ему прибежище, угадать не мог. То ли дуб, то ли вороны его разберут, что такое. Жесткая зеленая листва с причудливо изрезанными кончиками, жилки, поочередно отходящие по сторонам от основной. Лист шуршал под пальцами, словно древний пергамент, слишком сухой и хрупкий — но был прочным; надорванный край пах остро и терпко, заставляя вспомнить о свежей стружке во дворе у бондаря. Наверное, дуб, решил Эмиль наконец. Дубу (или другому дереву) было абсолютно все равно, верно ли разлегшийся в его корнях проезжий странник определил породу дерева. Он шелестел под восточным ветром, крона неспешно колыхалась — едва-едва, как борода почтенного патриарха, а до торопливого смертного исполину не было никакого дела. Как и смертному до исполина. Одним из основных недостатков жизни в Керторе было то, что новости туда доходили очень медленно. Где-то на границе между Мерой и Сеорией самые свежие и важные известия превращались в ленивых мохнатых гусениц, которые не бежали, не шагали и даже не тащились — ползли, постоянно останавливаясь то закусить зеленым листом, то угрызть сочную травинку. До замка баронов Керторов они добирались в лучшем случае через три седмицы после события. Уже в дороге, на первом же постоялом дворе, Эмиль Далорн услышал о перевороте в столице, о свержении короля Араона, его отречении, коронации юного принца Элграса и бегстве бывшего регента. Купец, возвращавшийся в Кертору с товаром, не больно интересовался, кто именно из благородных господ занял какой пост, но главное Эмиль узнал: герцога Гоэллона в столице нет. Где его искать, чтобы предупредить? Эмилю порой казалось, что он свалял большого дурака. Неведомая, непонятная блажь, заставившая его посреди ночи допытываться у любимой супруги о ее тайнах, а потом, в тот же час, бросаться на север, в столицу, теперь казалась ему непостижимой. На грани сна и бодрствования, когда он, усталый и счастливый, дремал рядом с Керо, ему вдруг показалось невероятно важным — выспросить, узнать, понять… Выспросил. Узнал. Понял. Тогда, за несколько часов до рассвета, все казалось простым, ясным и… страшным. Слишком страшным. Эмиль не боялся ни короля, ни разбойника, ни еретика, ни монаха; никого и ничего, если это касалось людей. С такой тонкой материей, как проклятья и предсказания, он был знаком куда хуже. Неуловимое нечто, которое не зарубишь и не проткнешь, не победишь хитрой ответной игрой, а оно все равно вкрадывается в твою жизнь, даже если не знаешь об этом. Не суеверие, которое действует только на впечатлительных трусов. Проклятие. Загадочная, но сущая и действенная пакость… Не менее настоящая и могущая быть, чем зеленые жесткие листья, песок и трава под рукой, ветер в кроне, тихое дыхание коня, отдыхающего после дороги, журчание ключа, питавшего маленькое озеро с высокими сухими берегами. Оно напоминало заполненный водой след гигантского копыта — может быть, здесь когда-то промчались легендарные Всадники Бури. Всадники те если и существовали на самом деле, а не в выдумках алларских жителей, давно остались в прошлом. Сказители всегда говорили, что последнего Всадника Бури видали две, три тысячи лет назад — при Сотворении мира, не иначе… врали, конечно. На три тысячи лет в памяти людей может удержаться только то, что написано пером, да так, что и не вырубишь топором: в Книге Сотворивших. О короле Аллионе всем известно, о святых тоже. О Всадниках, драконах, морских змеях, северных ледяных демонах — только некоторым, а чаще всего бабушкам, у которых два десятка внуков и правнуков, и все просят сказку поинтереснее.
Проклятия же, увы, не бабушкины сказки и не древние Всадники Бури, которые то ли были, то ли нет, и в любом случае ныне от этого никому ни жарко, ни холодно. Проклятия существуют и действуют. Керо — дурочка; не следовало, конечно, с ней обходиться так грубо, и нужно написать письмо с ближайшего постоялого двора. Извиниться. Попросить прощения, что уж там. Супруга наверняка перепугалась втрое сильнее, чем показала — значит, до полусмерти точно. И все-таки — дурочка; еще точнее — дура. «Он сильнее любых проклятий! Он королевский предсказатель!» — такое нарочно не выдумаешь, ни всерьез, ни в шутку, ни для жогларской пьесы. Только нечаянно в голове юной девицы, запуганной этим дурацким проклятием с десяти лет, может выродиться такое вот бредовое, глупое объяснение. Эмилю доводилось порой разговаривать с пережившими кораблекрушение, ураган, смерч; люди вытворяли чудовищные дурости, а потом объясняли их еще более чудовищно звучавшими вещами. Зрелый мужчина, спасшийся в бурю с торгового корабля и арестованный по свидетельствам других выживших за то, что отобрал пустой бочонок — единственную возможность спастись, удержавшись на волнах — у своего малолетнего сына, объяснял это тем, что ребенку негоже пить вино, вот он и забрал бочонок. Забрал и вышвырнул за борт. Он не врал, так все и было. Полубезумный папаша рыдал, бился головой об пол и утверждал, что хотел как лучше. Алларец ему верил: и впрямь хотел как лучше. Вот только «лучше» было такое, что лучше бы он вообще ничего не хотел. Может, мальчишка и спасся бы. Вот и Керо — как тот незадачливый отец-благодетель. Совершила невесть что по безумной причине, и немедленно забыла. Не сбылось же сразу; значит, и не сбудется никогда.
Шаги, голоса. Алларец встрепенулся, сел. Рапира лежала рядом, он опустил руку на эфес. Загадал для забавы, удастся ли спокойно разминуться с неведомыми прохожими. Если удастся, значит, все хорошо — а неприятности ему только почудились; если вспомнить глаза Керо, если предположить, что с тех пор более приятного выражения на лице Эмиля не появилось, то несложно объяснить все досадные случайности по дороге. Если же не удастся… если у случайного владетеля, купца или козопаса немедленно обнаружатся претензии к Эмилю Далорну, то здесь уже дело не в выражении лица.
— Кто здесь? — прозвучал молодой голос, то ли девичий, то ли мальчишеский — не разберешь. Любимый вопрос алларца — ну и что на него можно ответить? Представиться по полной форме, отшутиться «Кого желаете?», промолчать?
— Это наше дерево! — заявило Далорну прелестное дитя лет семи от роду. Кудрявый мальчишка с неплохой деревянной шпагой возмущенно таращился на захватчика. Над ним возвышался… возвышалась? — высокая стройная фигурка. В мужском платье, но по виду скорее уж переодетая девица, не такая редкость ни в Керторе, ни в Мере; или все-таки юноша? Уж больно хорошенький, да и волосы ниже лопаток — светло-каштановые, роскошные… …и — шпага в простых деревянных ножнах с бронзовыми накладками; судя по донельзя знакомой Эмилю форме эфеса — «семь колец» — работы мастерской Андреа Изале, этих шпаг во всем обитаемом мире осталось наперечет, не больше двух десятков. Семейство Изале утратило секреты предка и ныне делает только вино — хорошее, но на любителя. От силы пятнадцатилетняя детка в компании младшего брата и со шпагой мастерской Изале?! Кого боги хотят доконать, тому помогают спятить…
— Чем обязан вашему визиту? — спросил Эмиль.
— Мы здесь всегда гуляем! — заявил малыш.
— Кто вы? — безо всякой любезности спросил юноша с каштановыми волосами и яркими зелеными глазами.
— Эмиль владетель Далорн из Алларэ. А вы? Вместо подобающего ответа подросток прищурился и опустил ладонь на эфес. Мелькнуло кольцо наследника, где половина герба графов Мерресов — красный кулак на черном поле — сочеталась с языками пламени, гербом вассалов. Все-таки мальчишка, и, по гербу судя, из довольно-таки вспыльчивого семейства.
— Вы знаете, что вы на нашей земле, господин Далорн?
— Неужели отсюда до тракта больше мили? — усмехнулся Эмиль. — Сдается мне, я на королевской земле… Старший из двух мерских обалдуев задумчиво замолчал. Младший уже забыл про свой пыл и с интересом подбирался к рапире Эмиля, лежавшей поблизости. Брат явно был настроен не так мирно, а уж о гостеприимстве речи точно не шло. Значит, не почудилось. Значит, не в выражении лица дело…
— Что вы здесь делаете?