Ребята Скобского дворца (Военная проза)
Шрифт:
Но бабушка пустилась в многословные воспоминания, сколько во время ее молодости стоил куль ржи и по какой цене покупали тогда в деревне корову.
— Вот и считай, — советовала бабушка, — дешевый теперь рубль стал. В твои уже годы дед подпаском коров пас за пятерку, своя обувка, одежка, только харчи мирские.
Ванюшка, тяжело вздохнув, не стал считать.
— Подрастешь, станешь самостоятельным человеком, узнаешь цену денежкам, — продолжала она сама с собой вести разговор. — Пойдешь по торговой части али ремеслом каким займешься. Денежка сама не придет, горбом ее выколачивать нужно.
Речь бабушки лилась плавно. В другое время Ванюшка не стал бы придавать значения ее планам, но теперь все воспринималось по-особому. Мысленно он представил себя взрослым мастеровым в праздничный день. Потом приказчиком из мелочной лавки, торговцем-разносчиком, затем стал на несколько минут барином и, наконец, вышел на улицу со двора чиновником в светло-синей фуражке с кантами, кокардой и в форменном сюртуке. Деньги у него будут, и долг тогда он отдаст Копейке. А Фроська пойдет с ним рядом. Но тут же он вспомнил ее вероломство и рассердился на себя.
Невольно пришел ему в голову недавний разговор матери с дедушкой.
— В купца я тебя, Якунькин-Ванькин, выведу, — хвастливо обещал дед, когда речь зашла о будущем Ванюшки. — Нам бы теперь свое дело опять заиметь. Капитал бы мы нажили, в люди вышли...
Мать неодобрительно хмыкала, видимо не веря словам деда.
Обычно она не вмешивалась в разговор деда. Но порой становилась смелой и резкой на язык.
— Ты вот весь век спину гнешь, а что нажил? — решительно выговаривала она деду.
— Живем, хлеб жуем. По миру не ходим, — отшучивался дед. Но, очевидно, он чувствовал горькую правду в том, что слышал. Ходил он потом по комнате и тихо разговаривал сам с собой, словно оправдываясь перед домашними: — Фортуны нет.
Что означало это слово, Ванюшка толком не знал, но догадывался. Он хорошо помнил, что раньше дед один имел чайное заведение и обходился без компаньонов. Год от году дела у деда шли все хуже и хуже. Он с семьей переезжал из одного района в другой. Одно чайное заведение продавал, другое покупал и каждый раз еле сводил концы с концами. Дед не унывал и не сдавался. Поблескивая стеклами очков и поглаживая бороду, он в горькую минуту шутил:
— Дом продал, ворота купил. Есть во что входить! Так, что ли, Якунькин-Ванькин? — спрашивал он, сажая маленького Ванюшку к себе на колени и раскачивая.
Порой выпив — а выпить дед любил, — он пускался в пляс, ловко выкидывая замысловатые колена и четко отбивая дробь каблуками. А потом, разводя мехи старенькой, латаной трехрядки, негромко, с затаенной грустью пел свою любимую песню:
Ехал на ярмарку ухарь-купец, Ухарь-купец, удалой молодец. Вздумал купец лошадей напоить, Своею гульбою народ удивить...Дед пел эту песню, и крупные, как горошины, слезы катились у него по щекам. Вспоминалась молодость, сиротское детство в деревне, годы, когда пробивался в люди.
— Прошли-пролетели золотые денечки мои ни за понюшку табаку, — как-то в минуту уныния признался дед.
Теперь на новом месте не был он единоличным хозяином чайной, а только компаньоном. В случае новой неудачи опускаться уже было некуда, разве только в половые. Об этом поведала Ванюшке бабушка, продолжая жаловаться:
— Везет же другим. Тот по выигрышному билету разбогатеет, тот оброненные деньги найдет.
И стала рассказывать она про известный всему Питеру случай, когда проезжий нашел в пролетке извозчика пакет с процентными бумагами.
— Тыщ десять, наверно, было, не меньше, — с завистью в голосе говорила бабушка. — С тех пор пошел в гору. Богатеющий стал купец... миллионщик, свои дома на Невском имеет.
«Вот бы мне найти!» — думал Ванюшка, не спуская с бабушки глаз. А та продолжала рассказывать про всевозможные случаи, когда счастливые люди находили на панели и даже на свалке бумажники и кошельки с деньгами и становились богатыми людьми.
— Везет же людям, — качала головой бабушка.
«Да, везет, — думал и Ванюшка. — А у меня вот фортуны нет».
Вернувшись от бабушки, он с горестью посмотрел на свой носовой платок, завязанный узелком, висевший на гвоздике возле окна. Счастья в своей жизни Ванюшка уже больше не предвидел.
Спускался Ванюшка с третьего этажа вниз на двор, как немощный, останавливаясь на каждой площадке, словно на ногах у него волочились пудовые гири.
Встречаться ему ни с кем не хотелось, но, едва только он появился на дворе, ребята слетелись со всех сторон, словно воробьи. Всех интересовал его вчерашний проигрыш. Но, не расположенный к дружеской беседе, Ванюшка сразу же повернул любопытных назад. Возле себя разрешил он остаться одному только Левке Купчику.
— Будешь отыгрываться? — поинтересовался Купчик, участливо поглядывая на своего непостоянного друга. И тут же предостерегающе добавил: — Лучше и не помышляй! Копейку даже Царь не обыграет.
— Знаю, — горько усмехнулся Ванюшка. Об «орлянке» он теперь вспоминал с содроганием.
— Не отдашь, побьют тебя, — предвещал Купчик.
— Не каркай! Отдам, — сквозь зубы цедил Ванюшка.
К Ванюшке подошел и Цветок. Размашисто похлопал по плечу.
— Говорил я тебе, не играй. Не послушался, — попрекнул он Ванюшку, с участием поглядывая на него своими юркими плутовскими глазами.
Ванюшка с нескрываемым удивлением взглянул на него: такого совета от Цветка до игры он и не слышал.
— Не по-честному у тебя Копейка выиграл! — оглянувшись, сообщил он Ванюшке на ухо, как величайшую тайну. Ванюшка, снова от удивления заморгал глазами. — Пятак-то у Копейки щербатый.
— Как — щербатый? — мог только спросить Ванюшка, окончательно ошеломленный.
Цветок самодовольно погладил себя по животу, как бы подчеркивая свою осведомленность.
— Сказать али нет?..