Ребята Скобского дворца (Военная проза)
Шрифт:
— Брехня!.. Откуда у старухи и мальчишки оружие?
Но ребята на дворе верили. В их глазах Царь еще более возвысился. Типкой ребята гордились. Особенно Копейка и Цветок. То, что Царь никого не выдал и всю вину взял на себя, еще более возвышало Типку среди скобарей.
— Куда Типку дели? — кричали скобари городовым, подступая к ним со всех сторон.
Ребят было много. Забирать кого-либо из них не было смысла, и полицейские сдерживались, только оттрепали за уши Цветка, а Копейке пригрозили отвести в участок. Очевидно, то, что полицейские искали, они не нашли. Никого не забрав, они к полудню ушли со двора.
Обо всем этом Ванюшка узнавал от посторонних, заглядывавших в чайную. Сидел он безвыходно на кухне чайной «Огонек»: домашние запретили ему даже выглядывать на двор.
— Хватит! Нагулялся! — кричала на Ванюшку мать.
Дед и мать Ванюшки беспокоились. Они уже знали, о чем полицейские допрашивали Ванюшку накануне, хотя тот, храня верность Царю, о самом главном умалчивал.
— Не миновать тебе, Якунькин-Ванькин, отсидки, — подшучивал над Ванюшкой дед. Но глаза у него глядели серьезно, с заметной тревогой.
— Что же, за баловство в острог, что ли, посадят? — возмущалась мать Ванюшки.
— И посадят, как еще посадят-то, — хмурился дед, разглаживая свою пышную окладистую бороду. — За Аксинью и то посадят. А нас с тобой, Аннушка, по этапу шагать заставят, в деревню на жительство отправят.
— Хоть сейчас, — с готовностью отзывалась мать Ванюшки, помогая новой судомойке, уже стоявшей на Аксиньином месте, мыть посуду. — Живут люди и в деревне. По крайней мере, праздники видят, свежим воздухом дышат.
— Живут, как еще живут-то! — с непонятной усмешкой откликался дед. — Хлеб жуют да водичкой запивают, и то не каждый день. — По своей привычке он разговаривал иносказательно.
Ванюшка недоумевающе вслушивался в разговор, следил за матерью, которая, остановившись у окна, долго и задумчиво глядела на грязный, замусоренный двор, на забор, на черневшие невдалеке кирпичные заводские трубы, из которых валили густые клубы дыма.
А мысленно она видела родную деревню, из которой она еще девчонкой уехала с отцом и матерью в Питер, видела своих сверстников, оборванных мужиков и баб в зипунах и в лаптях, видела покрытые соломой крыши и черный, как земля, и липкий, как замазка, хлеб из мякины и лебеды. Такой хлеб недавно показывала в чайной приехавшая из деревни двоюродная сестра Любки.
Ванюшка тоже в это время представлял себе деревню: плакучие березы и густые тополя на пыльной проселочной дороге, вдоль которой почти на версту вытянулись деревянные домишки. Завернул Ванюшка и на край деревни, где на пригорке, как слепая, с заколоченными окошками стояла знакомая Ванюшке изба с коньком над крутой крышей, в которую он вместе с бабушкой иногда летом наведывался.
«Уедем! — хотелось сказать Ванюшке матери. — Ну его к праху, Скобской дворец. Провались он! По крайней мере, не нужно будет платить Сереге злосчастный долг и встречаться с Фроськой, которая командует тут, как городовой. А то еще заточат в тюрьму, как вот Царя. Отсидишь за решеткой лет десять за неведомые провинности. А в деревне-то какое приволье: ходи по малину, по грибы, собирай орехи, как в прошлом году».
Чувствовал Ванюшка перед Царем себя виноватым. Он никак не ожидал, что один только Царь пострадает в этой не совсем понятной истории. Следовало бы в полицию забрать не одного Царя, а многих скобарей и, конечно, Ванюшку, а забрали одного только Царя.
Внезапно в чайной появился рыжеусый городовой и подошел к буфетной стойке. Ванюшка смертельно побледнел. «За мной...» — подумал он, не зная, оставаться или ринуться наутек.
— Здравия желаю! — громко пробасил городовой, здороваясь сперва с Дерюгиным, а потом и с Николаем Петровичем и вручая каждому по повестке. — Просят немедленно явиться в участок.
Он молодцевато стал подкручивать кончики усов при виде забежавшей на кухню с подносом в руках Любки.
Побледнел не только Ванюшка, но и дед с матерью.
— Заварил ты, я чую, со своими дружками такую кашу, что и ведром не расхлебать, — с горькой укоризной сказал Ванюшке дед, направляясь с Дерюгиным в участок.
Ванюшка уже нисколько не сомневался, что полиция дозналась, как он с Царем нашел пакет с оружием и зловредными листовками. Его неудержимо тянуло на улицу к скобарям. «Может, еще кого из ребят забрали?» — думал он.
— Я тебе погуляю! — грозила ему мать, видя, как Ванюшка завистливо поглядывает в окно. — Лучше не просись, пока я тебя тут же на месте жизни не решила. Опять в какую-нибудь историю влипнешь.
— Бедненький... арестантик... — смеялась над ним забегавшая на кухню Любка, в шутку одаривая Ванюшку то медным грошиком, то куском сахара.
Вернулись Николай Петрович с Дерюгиным из участка часа через три сердитые и хмурые.
Шепотом дед рассказывал Ванюшкиной матери, как их встретил околоточный Грязнов, как пробирал за судомойку Аксинью.
— А мы чем виноваты? — удивлялась Анна Николаевна.
— «Смотреть, говорит, нужно». Хранила она у себя нелегальную литературу... Боялись, не прикрыл бы наше заведение. Пришлось умаслить его. — Дед вынул свой бумажник, пересчитал находившиеся там деньги, задумчиво покачал головой. — Говорит: «За внука теперь не беспокойтесь... Сгладим это дело». — Дед сердито потирал свои большие мускулистые руки с синеватыми жилками. — Посоветовал: «Приглядывайте, говорит, за своими посетителями. Рекомендую раз в месяц приходить и докладывать...»
— Ну, а ты что сказал? — хмурилась мать.
— Ничего не сказал.
Ванюшка слышал, как дед тихо про себя ругался:
— Холуя нашли. Пускай Дерюгин выслуживается. Ему подобная должность как раз по душе...
Житейский опыт и пытливый, наметанный взгляд подсказывали Николаю Петровичу, что в чайной частенько встречаются люди в простой рабочей одежде, но не похожие на обычных мастеровых. О чем они ведут свои разговоры. Николая Петровича совершенно не интересовало. В то же время чайную посещали и агенты охранного отделения. За свою трудовую жизнь, сперва шестеркой-половым, потом буфетчиком, владельцем и совладельцем чайного заведения, Николай Петрович не привык чему-либо удивляться.