Рецепт Мастера. Спасти Императора! Книга 1
Шрифт:
Сидевшая на козлах Акнир натянула поводья. Коляска остановилась в чистом поле.
— Я в фигуральном смысле… — Екатерина Михайловна Дображанская опасливо оглядела пространство и поплотнее закуталась в шубу. — Зачем ты нас сюда завезла?
Дорога разрезала пополам неприглядно-серую ранне-мартовскую тишь да гладь. Снег, обрушившийся на Город, с тех самых пор все шел да шел, то измельчаясь до крошева, то обретая вес крупных лепешек. Но за Городом царила весна, было зябко и холодно.
— Мамина квартира тоже не самое безопасное место, чтоб обсуждать такие дела. — Их кучер развернулась к своим пассажирам.
Сегодня
Акнир было невозможно поймать, зафиксировать, понять: какая она, она непрестанно менялась. И меньше всего Катерина Михайловна доверяла субъектам, которые беспричинно врут и прикидываются из одной любви ко лжи и игре… Слишком трудно расслышать тревожный сигнал в неискренне произнесенном слове, если собеседник намеренно корчит шута; спрятать крупную ложь легче всего в ворохе мелких обманов!
— Что мы имеем? — юная ведьма придала своей верхней части абрис оратора, собирающегося толкнуть речь. — На днях, то есть в феврале 1917 грянула Первая российская революция. Царь Николай ІІ срочно пишет отказ от престола в царском вагоне. Ленин в запломбированном вагоне срочно мчится сюда, чтоб возглавить новую власть. В Киеве вот-вот обрисуется своя новая власть, Центральная Рада.
— Уже обрисовалась, — поправила Даша. — Я утром газету купила, чтоб про себя почитать…
— Простите. Все никак не привыкну, что Прошлое — это настоящее, — извинилась Акнир. — Вскоре Рада достигнет огромной популярности, поскольку будет носителем освободительной национальной Идеи и даже успеет объявить о создании Украинской Народной Республики. Но у нее не будет двух вещей, — Акнир выставила вперед два пальца, — армии и реальной власти. В результате все окончится говорильней и хаосом. Потом появится генерал Скоропадский. Его провозгласят гетманом Украинской Державы и попросят спасти страну от хаоса. Он сможет наладить работу, но у него не будет идеи и армии. И через восемь месяцев Петлюра и Винниченко выкурят его отсюда. Тогда-то и начнется полнейший беспредел…
— Яви милость, избавь нас от политинформации, — обрезала Катя, — я прочитала «Историю революции». Говори прямо, что надо делать.
— С моим превеликим удовольствием, — глумливо поклонилась Акнир. — Так сложилось, что власть была у одних, идея — у других, армии не было ни у кого. Значит, мы должны сделать всего две вещи: сформулировать Идею, сформировать армию. И власть будет нашей.
— Мы? — сатирически переспросила Катерина Михайловна. — Армию?
— Да… Нехреновенький план, — разделила ее изумление Даша.
— Вы б хоть Булгакова почитали, — пристыдила их Акнир. — Неужто ваша Маша вас не подсадила? У него прямым текстом сказано: «Если бы ваш гетман вместо того, чтобы ломать эту чертову комедию с украинизацией, начал бы формирование офицерских корпусов, ведь Петлюры бы духом не пахло в Малороссии. Но этого мало — мы бы большевиков прихлопнули, как мух!» Но вместо этого, пока Петлюра и Скоропадский решали, кто из них настоящий украинец и какой Украина должна быть, пришли большевики, и Украина стала никакой.
— Очень похоже на историю ХХІ века. А кто такой Булгаков?
— Василий Булгаков — авиатор, — ответила Чуб. — Я и не знала, что он что-то пишет. Хоть они все теперь пишут. Голанчакова, эта дура, намылилась мемуары писать. Гарриет Квимби писала статьи…
— Ты что ж это всех авиаторш ненавидишь? — подняла брови Дображанская. — Откуда такие комплексы? Ты, вроде, первая.
— Нет у меня никаких комплексов, — отбрыкнулась летунья.
Акнир окинула их обеих заинтересованным взглядом:
— Ладно, — смяла тему она. — Итак, чтоб отменить революцию…
— И поскорей! — быстро прибавила Чуб. — До того, как Город горел десять дней…
Даша плохо помнила исторический ход, зато хорошо помнила зарево у них за окном.
Помнила, как, желая показать им страшное будущее, Маша Ковалева щелкнула пальцами, вмиг поменяв один год на другой, и они оказались в 1918. Киев горел, как исполинский костер. Небо над ним стало черным, словно средь дня на Город опустилась вечная ночь. И людей убивали прямо у них на глазах…
— До января следующего года, — уточнила Акнир.
— Это так скоро? — Чуб содрогнулась.
В 1911 это было далеким будущим, затем шесть лет было прошлым. И вдруг стало завтрашним днем!
— Это не должно случиться…
— И не должно было! Вы никогда не задумывались, — подняла острый подбородок девица, — что сама по себе революция — исторический парадокс! Нынешнюю — Февральскую — революцию Ленин прямо назвал чудом. Но еще большим чудом была его Октябрьская. И даже не то, что она произошла. Сколько их было… А то, что пришедшие к власти продержались целых семьдесят лет. Подумайте! С одной стороны жалкая, грязная, малообразованная горстка восставших, захвативших один Петербург. С другой — громадная страна и огромная профессиональная армия, уже поднятая, вооруженная. Ведь идет война. И вот жалкая горстка побеждает многотысячную профессиональную армию. Почему?
— Эй, дамочки, а мужики ваши где?
Пока подобно Центральной Раде они занимались говорильней, к ним незаметно подобрался хаос.
Неподалеку от их коляски стояли трое подозрительных грязных мужиков в армейских сапогах. И Даша сразу угадала в их замерших позах напряжение зверя перед прыжком.
— Иль вы одне тут? — поинтересовался самый высокий из них и выступил вперед.
В его движениях проглядывалась осторожность бывалого хищника. Три женщины, невесть почему путешествующие в сугубо дамской компании, были слишком легкой добычей, подозрительно легкой. И зверь недоверчиво закрутил головой — но белоснежная чистота поля мгновенно успокоила его.
— Ух ты, красавица какая, гляди! — искренне ухнул второй.
Первый зверь замер, увидев Катю, сморгнул, дернул головой, попытался отодрать от нее глаза, но не смог.
— Да, раскрасавица, — признал он врастяжку, да так, что раскрасавице Кате вмиг стало не по себе.
Дображанская рефлекторно запахнула край шубы, завертелась, стараясь сбросить со щеки прилипший к ней клещом грязный взгляд.
— Эй, ребята, — примирительно начала Даша Чуб. — Я — Изида Киевская! Та самая… Слыхали, небось?! Известная поэтесса и летчица. Авиаторша… Меня во всем мире знают. Вы же не хотите обидеть гордость Империи?