Рецепт Мастера. Спасти Императора! Книга 1
Шрифт:
Впрочем, жену Николая ІІ — «проклятую немку» — не любил никто. Империя воевала с немцами. И Карлютов еще год назад уверял друга, что царица — немецкая шпионка и спит с мужиком. И в подтвержденье своих слов показывал Сане украденную у отца похабную картинку — на ней клятый Гришка Распутин грязно обнимал императрицу, а четыре дочки царя танцевали канкан.
Да и вообще, в стране творилось черт знает что. Город переполняли раненые. Продукты пропали. Спекулянты сдирали за мешок картошки аж 20 рублей. И тетка прапорщица вдруг начала привечать дальнего родственника, крестьянина Пузикова, именуемого ранее не иначе как «олух еловый» и «седьмая вода на киселе». Отныне он приезжал в их дом запросто, на правах дорогого и долгожданного гостя, привозил провизию (картошку и сало), подолгу пил чай, разглагольствовал о жизни, учил гимназиста подзатыльниками и грозился выпороть его за непослушанье вожжами… Рождество в декабре почти не праздновали, ставить елку запретил Священный синод, объявив ее «вражеской немецкой затеей», на поздравительных открытках изображали замерзающих в снегу безногих солдат, в помощь которым был выпущен этот благотворительный тираж. Карлютов объявил, что он тайный революционер, и когда в январе их одноклассник умер от скарлатины, устроил после его похорон митинг и провозгласил усопшего «павшим в борьбе».
Но лежа ночами на сундуке, служившем ему заместо кровати, слушая, как за стеной, заунывно причитая, тетка Авдотья бьет бесконечные поклоны, умоляя святого Отрока Пустынского защитить ее «с сиротой», Саня думал не о революции и не о царице-шпионке, и не о своем погибшем на фронте отце, а о диковинном доме № 13, о трех дамах. И особенно о царской матери, ее нежнолицей дочери Ольге… и загадочной красавице Кате.
Узреть невозможную красавицу юноше больше не довелось. Святки он провел у ее Химерного дома. Преотлично провел время! У подъезда госпожи Дображанской ежедневно собирался своеобразный клуб почитателей ее красоты. Все знали друг друга в лицо, одни враждовали меж собой, иные — приятельствовали. Саня сошелся там с одним студентом — тот, как и все, был влюблен в Екатерину Михайловну, величал ее своей «Прекрасной Дамой» и «женщиной на ять», а на занятия, кажется, вообще не ходил — только глядел в ее окна. Он-то и сказал гимназисту, что увидеть красавицу иначе, чем на фото в газетах, невозможно никак. Окна ее кабинета обычно занавешены шторами. Химерный дворец висит на обрыве — с противоположной стороны к нему не подобраться. А парадным входом пользуются одни визитеры. Сама хозяйка выезжает и въезжает в авто со двора. А автомобилей у нее ровно тринадцать.
Но до тринадцати Саня досчитать не успел. В понедельник из украшенной слоновьими мордами арки во двор появился «Роллс-Ройс» «Серебряный Призрак» с бесшумным мотором. Во вторник госпожа Дображанская изволила выехать на авто льежской фирмы «Наган» (известной Сане благодаря револьверу, принятому на вооружение их армией). Третьего дня — на белоснежном «Мерседесе». Углядеть ее в закрытом автомобиле с затемненными стеклами гимназист не поспел ни разу. Зато сам автомобиль узнал, четвертый по счету, бельгийскую «Минерву». И студент поведал Сане, что, согласно специальному заказу г-жи Дображанской, салон этого авто оригинальной конструкции обустроен как микроскопический кабинет. Во всем Киеве такой редкий «мотор» только один!
«Ну и как бы я признал его, кабы раньше не видел? — победительно помыслил Саня. — Значит, не примерещилось мне! Екатерина Михайловна была там. И императрица была…»
Теперь был черед пилотессы-поэтессы.
Следить за последней оказалось особенно интересно.
Что ни день — новый экстравагантный наряд. Что ни день — новый кунштюк, почище чем представление в цирке — еще и билет приобретать не надо. То Изида отправится на каток и устроит там настоящее представление. То поедет на роллах кататься. То… бог ее знает куда. Само собой, Саня не всегда за ней поспевал — чаще смотрел, как с изумительной скоростью аэросани Изиды исчезают за поворотом.
Но очень скоро разобрался в ее обыкновениях. Вывел не хуже Ната Пинкертона: определить куда она едет легко!..
Если в шальварах и на самоходных санях, то «звездить». (Изида в интервью это так называла. Тут нужно вдохнуть побольше воздуха и бежать со всех ног — догонишь, увидишь натуральный спектакль).
Если в шубе до пят, мужском фраке и на мотоциклетке, то «круто пиарить». (Стихи декламировать или на встречу с репортерами. Можно идти домой. Во-первых, за юркой мотоциклеткой все одно не угнаться. А во-вторых, увольте от таких развлечений).
Раз «Нат Пинкертон» все же постановил себе послушать ее. Ну и услышал…
Сумеет под кружевом маски Лукавая смех заглушить, Велела мне даже подвязки Сегодня она надушить…Это еще самое интересное было. «А Екатерина Михайловна душит подвязки? — замыслился Саня. — А Ольга? И для чего их душить?» (Понял. Представил. Покрылся краской). А все остальное… Тоска зеленая! Немудрено, что на выступление Изиды в богемном кафе собрались одни только дамы. Зачем только героическая авиатрисса тратит время на такое пустое занятие?
Но следовало признать: подобными глупостями Изида занималась не часто. А все самое интересное случалось тогда, когда на поэтессе были потертые ботинки, пиджак из рыжей кожи и белый летчицкий шарф.
Обычно в такие дни она без всяких фанаберий забиралась в автомобиль «Руссо-Балт» (Изида называла его «наш национальный продукт», неустанно восхваляла его способность ездить по самым ужасным национальным дорогам и напоминала: в 10-м году наш «Руссо-Балт» заехал аж на Везувий!). А Саня никуда не бежал. Знал, где ее искать. На окраине города. Там Изида построила личный аэродром. Там, в огромном ангаре, под присмотром мастеров, столяров, механиков-мотористов проживали двадцать ее аэропланов. И там-то, по мнению Сани, происходило все самое захватывающее и замечательное.
Какой там цирк, акробаты, канатные плясуньи! На Татьяну Крещенскую Саня чуть не помер со страху! Вообразил, что авиатрисса вознамерилась покончить с собой. Едва ее аэроплан, управляемый неизвестным пилотом, поднялся в воздух, Изида выбралась на крыло и как сиганет вниз…
Падала она, правда, на удивление медленно, и над головой у нее повисло нечто наподобие белого купола, к которому самоубийца была привязана тонкими веревочками. Благодаря матерчатому куполу она и не разбилась — плавно опустилась на землю, не удержалась на ногах, упала, купол накрыл ее. Изида резво вскочила, высвободилась из пут и заорала так, что ее услышал и Саня, прятавшийся на дальних трибунах.
— Вот паскуда, на всю корону больная! Как он мог запретить парашют?! Вчера еще три пилота погибли… Да если б не эта сволочь штабная, Петька, может быть, жив остался!
Позже, на Аксинью Полузимницу, Изида устроила по случаю своих именин в ангаре пирушку для избранной компании. Саня померз немного, поглядел на настоящих военлетов — военных летчиков. Послушал, как те распевают куплеты, поздравляя прославленную авиатриссу с Днем Ангела, поломал себе голову: «Что ж это за святая Изида такая? Или Изиду на деле Аксиньей зовут?» Немного поколебался, не подойти ли к ангару, где шло торжество, но не рискнул и совсем собрался уходить, как выяснилось: именины — просто предлог продемонстрировать трюк с матерчатым куполом.
— Сколько наших погибло! — принялась митинговать пилотесса, приземлившись на поле. — Из-за чего? Из-за того что у князя Сандро, заведующего авиацией, воспаление мозга. Какой нормальный человек мог ляпнуть такое: «Парашют вообще в авиации — вещь вредная!». Он, видите ли, боялся, что при малейшей неисправности самолета мы, летчики, будем прыгать вниз и бросать казенное имущество! Да за кого он нас держит?! За трусов, за дезертиров?! Сколько наших разбилось, покалечилось, сгорело живьем! Петя Нестеров, который первую в мире «мертвую петлю» совершил, который первым в истории мировой авиации пошел на таран вражеского самолета и сбил его… Он же не хотел погибать! Он надеялся выжить. Он был бы жив, если б у него был парашют! Он всего семь боевых вылетов сделать успел. Он семьсот семьдесят семь вылетов сделал бы…