Редактор Линге
Шрифт:
Въ «Новостяхъ» дло обстояло совсмъ иначе. Линге умлъ длать такъ, что молніи сверкали; онъ писалъ, какъ будто когтями, перомъ, которое заставляло другихъ скрежетать зубами. Его эпиграммы были бичомъ, никого не щадившимъ и заставлявшимъ всхъ трепетать. Какая сила и ловкость! Онъ пользовался и тмъ и другимъ; везд было очень много темнаго — и въ город, и въ деревн. Почему же непремнно онъ долженъ былъ выводить истину на свтъ Божій?
Вотъ, напримръ, этотъ жуликъ столяръ, занимающійся лекарскимъ искусствомъ за деньги и отбирающій у бдныхъ, легковрныхъ людей послдніе шиллинги. Разв онъ это смлъ длать? А разв чиновники не были обязаны прибгнуть къ своей власти относительно шведскаго подданнаго
Благодаря этой удивительной способности всюду проникать, вынюхивать все, что могло годиться для листка, онъ всегда могъ узнать что-нибудь новое, вывести что-нибудь нехорошее на свжую воду. Онъ дйствовалъ, какъ миссіонеръ, онъ сознавалъ высокое назначеніе прессы, — строгій, спокойный, пламенный въ своемъ гнв и въ своихъ убжденіяхъ. И никода раньше его перо не работало такъ блестяще: это превосходило все, что когда-либо видлъ городъ въ области журналистики. Онъ не щадилъ никого и ничего въ своемъ усердіи, для него личность не играла никакой роли. Какъ-то разъ король далъ одному учрежденію для бдныхъ пятьдесятъ кронъ, — въ «Новостяхъ» была по этому поводу краткая замтка: «Король далъ нищимъ Норвегіи боле 20-ти кронъ». Въ другомъ случа, когда «Горвежецъ» былъ вынужденъ спустить подписную плату до половины, «Новости» сообщили эту новость подъ заглавіемъ: «Начало конца». Никто не могъ избжать насмшекъ Линге.
Но люди цнили его по заслугамъ. Когда онъ шелъ по улиц въ редакцію или обратно, — на него оглядывались.
А совсмъ не то было въ старые прежніе дни, когда онъ былъ маленькимъ и никому не извстнымъ. — Тогда едва ли кто давалъ себ трудъ поклониться ему на улиц.
Т дни, холодные дни студенчества, прошли; тогда приходилось пробиваться довольно двусмысленнымъ образомъ, чтобы, наконецъ, съ честью выдержать экзамены. Это былъ молодой талантливый деревенскій парень. Онъ быстро все схватывалъ и ловко выпутывался изъ всякихъ затрудненій; онъ чувствовалъ свои силы, носился съ разными планами, предлагалъ всмъ свои услуги, кланялся, получалъ одинъ отказъ за другимъ и засыпалъ вечеромъ съ сжатыми кулаками: «Подождите жъ, подождите, настанетъ и мое время!» И тмъ, кто ждалъ этого, пришлось увидть, что онъ правилъ городомъ и могъ низвергнуть цлое министерство. На глазахъ у всхъ онъ сдлался вліятельнымъ лицомъ, у него былъ свой домъ, свой очагъ, прекрасная жена, пришедшая къ нему не съ пустыми руками, и своя газета, приносящая ему тысячи въ годъ.
Нужда исчезла, годы униженій прошли и не оставили по себ никакихъ воспоминаній, кром простыхъ синихъ буквъ, которыя онъ какъ-то разъ дома въ шутку вырзалъ у себя на обихъ рукахъ, и которыя никакъ нельзя было удалить, сколько онъ ихъ ни теръ въ продолженіе многихъ, многихъ лтъ. И каждый разъ, когда онъ писалъ, каждый разъ, когда онъ шевелился, свтъ падалъ на эти синіе позорные знаки, — его руки говорили о его низкомъ происхожденіи.
Но разв не должны были его руки носить слдовъ его работы?
Кто могъ нести такія тяжести, какъ онъ? А политика, а газета? Это онъ руководилъ всми ими и распредлялъ роли. Старый, ничего не говорящій «Норвежецъ» портилъ все дло своей пачкотней и безпомощностью. Онъ не заслуживалъ названія современной газеты, и, несмотря на это, у него были свои подписчики, находились такіе люди, которые читали этотъ неподвижный кусокъ сала. Бдные, бдные люди! И Линге мысленно сравнивалъ об либеральныя газеты — свою собственную, и ту, — другую. И находилъ, что «Норвежецъ» не можетъ продолжать своего существованія. Но, Боже мой, разъ онъ живетъ, пусть живетъ! Онъ не будетъ длать непріятностей своему товарищу по образу мыслей, — тотъ умретъ самъ собой, ибо дошелъ уже до «начала конца». И кром того, у него были свои мысли на этотъ счетъ.
Александръ Линге не былъ доволенъ тми тысячами, которыя онъ зарабатывалъ, и той извстностью, которую пріобрлъ; что-то гораздо большее, иное зародилось у него въ голов. Правда, какой-нибудь Хинцъ или Кунцъ зналъ его, многіе благоговли и боялись его, но что же дальше? Что мшало ему довести это до большаго, — такъ распространить свое вліяніе, чтобы владть умами? Разв у него не было достаточно ума и силъ на это? Въ послднее время у него иногда являлось чувство, что онъ не такъ ловокъ, какъ прежде; бывали часы, когда онъ оказывался не на высот своего призванія. И онъ не могъ понять, что бы это значило.
Во всякомъ случа, не нужно было пугаться этого, — въ его душ былъ тотъ же огонь, а въ рук прежнее остроумное перо; никто не сметъ думать, что онъ уже выдохся!
Онъ поставитъ большія требованія, онъ распространитъ газету въ городахъ и деревняхъ, онъ сдлается объектомъ жгучаго интереса, имя его должно раздаваться далеко вокругъ! Почему же нтъ? Ему не нужны совсмъ дв-три тысячи подписчиковъ «Норвежца»; они не нужны ему. Трудомъ и талантомъ онъ самъ достанетъ себ новыхъ подписчиковъ. Сколько золотыхъ талеровъ онъ наберетъ при этомъ, а кром того, имя его будетъ на устахъ у всхъ, у всхъ!
Онъ сидлъ теперь какъ разъ съ бумагами, нужными для этой операціи, и въ его голов зарождался планъ переворота, на который онъ разсчитывалъ. Счастье какъ-то разъ удивительно улыбнулось ему: къ нему пришелъ въ бюро крестьянинъ и обвинялъ одного изъ должностныхъ лицъ въ скандальныхъ отношеніяхъ къ его дочери-ребенку, которой не было еще десяти лтъ. По лицу Линге пробжала тнь недовольства.
— Слыхано ли о такомъ безстыдств! Самъ ребенокъ признался въ этомъ?
— Да, ребенокъ признался, и больше того, — отецъ накрылъ его, просто-напросто поймалъ. Его отцовское сердце разрывалось на части, когда онъ въ первый разъ увидлъ это.
— Въ первый разъ? Такъ разв онъ видлъ это нсколько разъ?
Крестьянинъ покачалъ головой.
— Да, къ сожалнію, онъ видлъ это два раза, чтобы убдиться въ томъ, что дйствительно дло такъ обстоитъ. А второй разъ съ нимъ былъ свидтель, для врности. Вдь опасно простому крестьянину жаловаться; нужно имть доказательства тому, что говоришь.
— А кто былъ другой свидтель?
— Да вотъ, здсь въ бумагахъ все объяснено, и имя стоитъ, пусть онъ самъ прочтетъ.
Линге весь дрожалъ отъ восторга надъ этой находкой, — золотая яма грязи откроется теперь. Бумаги задрожали въ его рукахъ. Съ правдой въ рукахъ пойдетъ онъ на малыхъ и на великихъ, на каждаго, кто бы онъ ни былъ, разъ онъ позоритъ законъ и общество! Онъ не могъ достаточно нарадоваться, что никто не предупредилъ его, никто не перехватилъ у него этого человка. Пойди крестьянинъ къ редактору «Норвежца», — тотъ, по глупости, которую онъ выдавалъ за честность, далъ бы знать полиціи и испортилъ бы этимъ все дло. Это просто счастье, что крестьянинъ обладалъ все-таки нкоторой хитростью и выбиралъ людей. Какую сенсацію произведетъ его извстіе, какой крикъ подымется въ клерикальномъ лагер.
Этимъ самымъ онъ подыметъ престижъ «Новостей», какъ единственной газеты, которую стоитъ читать.
Линге общаетъ крестьянину приняться всми силами за его дло. Виновникъ лишится мста; онъ не останется и дня посл такого открытія.
Но крестьянинъ продолжаетъ сидть на своемъ мст и виду не показываетъ, что собирается уходить. Линге увряетъ его еще разъ, что за это дло хорошо примутся, но крестьянинъ смотритъ на него и говоритъ… гм… что… онъ, вдь, не пошелъ съ этими показаніями прямо въ полицію…