Регрессия. Исповедь колдуна
Шрифт:
Со мной не здоровались, не вставали в пару, не жали руку, не выбирали в напарники на физкультуре. И только Маша, та самая Маша, что чуть не отправилась по моей милости в окно, упорно продолжала со мной здороваться, правда, больше она не произносила ни слова. Но и этого тихого «Привет!» мне хватало, чтобы не бросить школу и не убежать куда глаза глядят.
Конечно, инцидент на новогоднем празднике не прошел мимо директора – мама Маши настаивала на моем исключении, и решать вопрос пришлось в высшей инстанции небольшой сельской школы.
Мама, стоя бок о бок с мамой Маши напротив директорского стола и заложив руки за спину, сверлила глазами пол, готовая принять удар на себя. Сама, так и не пострадавшая Маша уже сидела в кресле в несколько раз больше ее самой, прямо перед директором. Она казалось маленькой, беззащитной и какой-то юродивой, несмотря на все учебные заслуги и таланты, которые срывающимся голосом перечисляла ее мама.
Стоило мне появиться на пороге директорского кабинета, как обсуждение стихло. Екатерина Петровна, грузная бесформенная женщина, расплывшаяся по креслу, сложила пухлые руки на массивном столе и жестом предложила мне занять соседнее с Машей кресло. Ее жабьи навыкате глаза были ярко накрашены голубым. И от одного вида директрисы меня бросало в дрожь, будто она может раздавить человека двумя пальцами. Как бы учитель ни убеждал меня, что мне по зубам абсолютно любой человек, бояться взрослых семилетний мальчик не от мира сего не переставал.
– Что ж, Игорь Беркут, верно? – директриса посмотрела на меня так, словно понятия не имела, кто я такой. Я взглянул через плечо на маму и кивнул.
– Ты приказал Игнатовой Маше залезть на подоконник? – продолжила она, и я снова кивнул. – Почему она тебя послушала?
– Не знаю, – развел я руками. – Правда, не знаю. Спросите у нее.
Учитель внутри меня хохотнул, оценив мою самодеятельность, а мама Маши залилась криком:
– Да как он смеет! Он чуть не покалечил мою девочку! А теперь еще и дерзит! Екатерина Петровна, вы должны разобраться!
– Я разберусь, не сомневайтесь, – холодно проговорила директриса, уставшая от пронзительного визга, и обратилась к Маше, на глазах которой заблестели слезы, стоило ее маме вновь пуститься в крик. – Маша, почему ты его послушала?
– Я не помню, – честно призналась девочка. – Я увидела, что Игорь идет ко мне, а потом опомнилась, только когда меня снимали с подоконника. Я не помню, что было между.
– Интересно, – протянула Екатерина Петровна. – До меня дошли слухи, что одноклассники рассердились на Игоря за такую выходку. Что скажешь ты?
– Я не хочу, чтобы его выгоняли, – пролепетала Маша. – Мне кажется, он не хотел меня обидеть. Это вышло случайно, и я все равно ничего не помню. Мне кажется, нечестно его выгонять.
– Что ж, – директриса взглянула на Машину маму, сжимавшую плечо дочки, – вы вырастили справедливую и великодушную дочь. – Она повернулась к моей маме. – А вы лучше следите за сыном и побольше втолковывайте ему, что хорошо, а что плохо. Все понятно?
– И это все? – завопила недовольная мать потерпевшей. – Никаких исправительных работ? Никаких наказаний?
– Предлагаете сослать восьмилетнего мальчика на каторгу? – усмехнулась директриса. – Вы свободны, предупреждение я вынесла. Но если сама Маша не имеет к Игорю претензий, не вижу смысла изобретать что-то за нее. Поверьте, дети решают конфликты не хуже нашего, если их не науськивать и не мешать.
Я дернулся, желая поскорее покинуть душный кабинет, оклеенный давящими бордовыми обоями. Но директриса жестом осадила и меня, и маму, последовавшую моему примеру.
– Леночка, сядьте, – проговорила Екатерина Петровна гораздо мягче, и мама послушно заняла освободившееся кресло. – Леночка, вы мне крайне симпатичны. Вы – хорошая ответственная учительница, дети вас любят, но слухи ползут слишком быстро.
– Что вы имеете в виду? – Мамин голос дрогнул.
– Пока ничего. Но если что-то подобное повторится, тень злоключений вашего сына ляжет и на вас. И тогда я буду вынуждена не только его исключить, но и уволить вас. Вы понимаете это?
– Но Игорь не виноват! Это… это…
– Леночка, ваш сын… Прости, Игорь, но это так, – она покосилась на меня, – не совсем обычный ребенок, это видно невооруженным глазом. Есть в нем что-то недетское, и сверстники всегда это чуют. Что за гипноз он применил к девочке, я не знаю, но советую вам обратиться к хорошему неврологу. Я дам вам адрес врача в Москве, это мой дальний родственник. Он вас проконсультирует и, возможно, найдет какой-то выход. Обещайте съездить к нему. – Директриса протянула маме заранее заготовленную бумажку, и та кивнула в ответ.
Так я впервые очутился на пороге психиатрической клиники.
Утром вместо школы мы тащились в сумеречной переполненной электричке в сторону Москвы вместе с толпами спешащих на работу людей из ближайшего пригорода. Я стоял у самого окна, прижавшись к нему лбом, заключенный между двух сидящих друг напротив друга бабушек, то и дело уточнявших друг у друга разгадки для сканворда. Мама осталась стоять в проходе, поддавшись волнообразным движениям толпы, меня же, как «миленького мальчика», пустили туда, где был воздух. Но вдалеке от нее мне стало не по себе, хоть бабушки и развлекали меня шутками.
Сквозь битком набитый проход протискивались то контролеры, то продавцы пирожков и чипсов, а иногда в тамбуре кто-то затягивал фальшивую песню под гармонь. Впервые поездка в Москву казалась мне не веселым приключением, а чем-то страшным и гнетущим.
Поезд выплюнул нас на вокзале, и я облегченно вздохнул. Но впереди нас ждал еще долгий путь сначала в переполненном метро с двумя пересадками, где торопливые взрослые то и дело норовили меня сбить, а потом – на трамвае. Я с интересом разглядывал новые места столицы – тянущиеся вдоль широкого шоссе безликие дома, изредка чередующиеся с заснеженными деревьями, гудящие машины и людей, одетых в теплые пуховики.
В какой-то момент я даже начал забывать, куда мы едем, пока мама не шепнула на ухо: «На следующей выходим». Сердце опустилось в пятки – куда и зачем меня везут? Что там со мной будут делать? Не может же мама оставить меня там? А если они узнают про учителя?
Он строго приказал молчать про него – не то придется остаться в стенах больницы надолго. Я и сам прекрасно понимал, что рассказывать врачам про живущего во мне учителя – глупо и опасно.
Больница оказалась для взрослых, а нас приняли только по знакомству, и потому оставить в стационаре не могли. Узнав это, мне стало не так страшно. Что бы со мной ни делали, к ночи я вернусь домой.