Река моя Ангара
Шрифт:
Ах, как я хотел, чтоб у нее сломался каблук, чтоб у музыкантов лопнули от натуги щеки и погнулись трубы, чтоб грянул проливной дождь, только б прекратились эти глупые танцы!..
Потом мы стояли у деревянной балюстрады и смотрели на ширь Ангары.
— Прокатиться бы, — попросил я ноющим голосом, чтоб разжалобить их: это действовало вернее всего. Надо же и мне доставить некоторое удовольствие.
— Ты как? — спросил Борис у Марфы. — Уважим малыша?
Короче говоря, через полчаса мы погрузились на катер «Орел», и он отвалил от
На реке было свежо, и Борис накинул на Марфу свой пиджак, а сам остался в ковбойке с закатанными рукавами. Он еще ближе придвинулся к ней.
А я… Ну, вы сами понимаете, я чуть отступил от них. За эти два с половиной дня, проведенные в Иркутске, я многое понял.
Понял я в основном вот что.
Если они идут порознь или держат друг друга за один-единственный пальчик и еще размахивают сцепленными руками, да еще хохочут, шутят или сердятся — все равно, иди рядом и не бойся. Но только они замолкли, прижались друг к другу, — тут уж им не до меня.
И самое умное в таких случаях не приставать к ним, не напоминать о себе, а тихонько отстать и покорно тащиться сзади… Ничего не поделаешь, любовь! Смешно ведь, а? И со мной, может, когда-нибудь стрясется такое, только бы это было не очень скоро, или, еще лучше, пусть этого совсем не будет. А то не дай бог…
Вдруг ветер упал. И сразу со всех сторон стал надвигаться туман. Он отрывался от воды, плотный и мягкий, струился, переливался, растекался, заполняя собой все. Глуше, точно она отодвинулась на километр, зазвучала музыка, потонули в белой массе причал и мачты радиостанции того берега. Даже Бориса с Марфой отделяли от меня реденькие клочья тумана.
У самого борта нашего катера проскользнула рыбачья лодка и раздалась ругань. Тотчас на «Орле» завыла сирена. Ее рев, пронзительный и внезапный, захлестнул мир, сердце мое сжалось. Мне стало жутко.
Туман все стер, слизал, затопил вокруг. Он был так плотен и влажен, что его можно было пощупать рукой, взять в горсть и спрятать в карман. Все вокруг стало мокрым. Лак обшивки и ветровое стекло штурманской рубки, палуба и спасательные круги с надписью «Орел» запотели. С поручней капало.
Как же мы пристанем? Ведь ничего не видно. Налетишь на другой катер — и готов.
Мне было не по себе. Перехватывая руками мокрые поручни, я приблизился к Борису. В любую секунду готов был я вцепиться в его руку.
Резкий толчок сбил меня с ног. Я грохнулся бы на палубу, если бы руки Бориса не подхватили меня. Он, оказывается, и Марфу не забывал и меня все время видел.
Помнится, я от внезапности ойкнул, всхлипнул и обеими руками вцепился в Бориса.
— Ну, чего, дурашка? Прибыли.
Только сейчас я заметил, что катер и вправду стоит у причала и матросы закрепляют на тумбах концы.
11
Вас
Значит, вам повезло. А мне так стукнули — до сих пор, как вспомню, мутнеет в голове! И случилось это вечером следующего дня, когда мы плыли по Ангаре. Только уже не на катере…
С билетом на пароход была целая волокита.
Мы с Марфой сидели на вещах в чахлом, пыльном скверике Иркутского речного вокзала, а Борис пошел разузнавать насчет билетов.
Мы видели, как человек полтораста пассажиров штурмуют окошечко кассы. Шум стоял невообразимый, как в привокзальном магазине нашего городка, когда продают чешские шерстяные кофточки.
— Нет, это нечестно! — взволнованно сказал Борис, возвратившийся к нам. — Я показываю дежурному по вокзалу свою комсомольскую путевку, а он и ухом не ведет. «Билеты, — говорит, — выдаются на общих основаниях». Вот бюрократ! Равняет нас со всеми. Одни едут с мешками да чемоданами по деревням, а мы на стройку, а ему все равно…
— А ты думал, встречать тебя вышлют духовой оркестр? — спросила Марфа. — Надо было раньше позаботиться о билете, ведь целых три дня без толку проболтались в городе.
Ну, что без толку — здесь она перехватила, а что билет нужно было купить пораньше, тут Марфа, пожалуй, права.
Борис пошел занимать очередь, а Марфа щелкала семечки. Я был как бы за связного: толкался возле Бориса у поручней, время от времени бегал к Марфе с последними новостями.
— Первый класс кончился, — сказал я через час.
Марфу эта весть не огорчила.
— Ладно, — сказала она, — мы пока что не Рокфеллеры.
Но когда через полтора часа кончились билеты второго класса, она не на шутку встревожилась.
— Поздравь своего брата… А на крышу нам билеты останутся?
Этого я, право, не знал.
Потом Марфа велела мне посторожить вещи, а сама подошла к Борису, сказала ему что-то, встала на его место, а Борис начал протискиваться к окошечку кассы, где творилось черт знает что. Разрезая, как ледокол, правым плечом толпу, он пробился к окошечку и стал оттаскивать от кассы разных нахалов, хотевших получить билет без очереди.
Ну и гвалт был там! Я сидел метрах в двадцати, и то барабанные перепонки только чудом не лопнули.
Наконец, когда подошла его очередь, Борис, раскрасневшийся и мокрый, хоть полотенцем вытирай, насилу выбрался из толпы: вытащил руки, отодрал левую, потом правую ногу, подошел ко мне и обрадованно блеснул зубами.
— Есть. Третий класс. И то хлеб.
Нет, честное слово, мой Борька — доблестный парень: в такой толчее не растерялся!
Что это такое, третий класс, я узнал часа через полтора, когда стали пускать на пароход. Мы спустились по отвесной лестнице куда-то вниз, в утробу парохода; там, в просторном низком салоне, сплошь забитом двухэтажными деревянными койками, мы отыскали свои места и свалили чемоданы.