Шрифт:
Олег Ермаков
Третья книга романа "Свирель вселенной"
Река
Первая книга романа - "Транссибирская пастораль"
Вторая книга романа - "Единорог"
1
Когда его ведут в столовую, отовсюду доносится шип: "Вешайся". Молодые смотрят на него, как на покойника или прокаженного, и боятся долго задерживать на нем взгляд. Как бы не уличили в сочувствии. Он догадывался, что никого не будет рядом, что никто не осмелится поддержать его. Где-то мелькнуло испуганное личико Кролика. Бурят ветеринар угрюмо отвернулся при встрече. И Меньшиков ощутил свое одиночество в полной мере. Возвращаясь в штаб, поднимаясь на крыльцо и входя в коридор, он испытывал застарелую неприязнь к этому казенному лабиринту. Коридор бурятской части пропах табаком, и чудилось, что это сама судьба веет в лицо горько и тошнотворно. Надеяться было не на что. Его затянет в глубины системы. Он сам это выбрал.
Но вешаться он не собирался.
Меньшикова содержали в тесной штабной комнатке, спал он на стульях.
Командир Абрамов отсутствовал, и он дожидался...
Но вот появился в части Абрамов. И Меньшиков предстал перед ареопагом. Слушали его внимательно. Он говорил громко.
Дневальный по штабу, сивый ленивый солдат, слонявшийся по коридору, давивший мух на окне, вдруг замер, приблизился к двери, прислушался. И спесь, лень поползли с его лица, как старая змеиная шкура, нижняя губа чуть-чуть оттопырилась, глаза остекленели.
Меньшиков сказал им все, что хотел сказать.
И затем время как будто остановилось. Его оставили в покое. О нем забыли. Узнали, что он думает, подивились и потеряли интерес. Замполит смотрел поверх головы. Абрамов грузно проходил мимо его двери. Меньшикова исправно водили в столовую.
Ночью кто-то заскребся в дверь. Он тут же очнулся, открыл глаза. Дверь отворилась, в электрическом свете темнела чья-то фигура. Меньшиков увидел штык-нож на ремне, повязку.
Дневальный шепотом спросил: "Спишь?".
Меньшиков, помолчав, ответил: "Нет".
Дневальный хотел что-то сказать, но оглянулся и исчез, захлопнув дверь. Послышались шаги, голоса. Меньшиков сидел в темноте. Тон и вид дневального его озадачили. Он подождал, не появится ли тот еще раз. Но вскоре заснул и спал так крепко, что ничего не слышал. Утром все то же.
Во время завтрака в столовой (ест он всегда один, после всех) вновь показывается Кролик, лицо у него испуганное.
Позже, уже в коридоре штаба: машинистка и какой-то офицер говорят о нем. Офицер глухо и невнятно, а машинистка громко и отчетливо.
– И что же?..
Офицер - невнятно.
– В Советской Армии не захотелось, так пусть в дисбате...
Офицер - глухо.
– В военное время...
Офицер - что-то.
– Что?
– Времена другие.
Расходятся. Трезвонит телефон. Стучит машинка. В щели тянет табаком.
Вечером в столовой.
На этот раз за одним из столов еще сидели солдаты. Дневальные сновали между столов с железными мисками, кружками, объедками, собирали посуду. В столовой с кафельными полами стоял грохот и звон. Кричал дежурный. Кто-то из ужинающих заметил вошедших, Меньшикова и сопровождающего солдата, - и вскоре сидящие спиной к выходу обернулись, чтобы посмотреть. У одного солдата крупное лицо, пристальный взгляд. Меньшикова и сержанта зовут. Освобождают для них места. Меньшиков садится напротив солдата с крупным рябым лицом. Он разглядывает Меньшикова. Меньшиков знает его, это аксакал части по кличке Конь. Сопровождающий сержант кричит, чтобы принесли пайку.
– Ну, что, лесник, скажешь?
Все смотрят на Меньшикова. Меньшиков на Рябого Коня. У того все лицо изъязвлено оспинами. Меньшиков пожимает плечами.
– Это кому пожрать?
– кричит издалека курносый, кареглазый, распаренный дежурный.
– Ему, что ли?
– кричит он, указывая пальцем на Меньшикова.
– Ему!
– отвечает сержант.
Дежурный подзывает молодого солдата, собирающего объедки в кастрюлю, и приказывает отнести кастрюлю вон тому "шнурку" в гражданском. Сопровождающий просит не валять дурака, "накормить согласно приказа". Но дежурный продолжает театрально недоумевать, почему он должен кормить какого-то шпака.
– Ладно, покорми, - говорит наконец Рябой Конь.
– Лесника.
– Дикого, - добавляет кто-то.
– У вас все там такие?
Дневальный приносит миску с кашей, в кружке кисель, на кружке два куска хлеба.
– Рубай, - сказал Рябой Конь, - солдатскую пайку.
– Пока не перевели на зэковскую, - заметил кто-то.
– Ну, пайки, наверно, похожие, - возразил Рябой Конь.
– Только эта почетнее.
– Так-то! Загремел!
– сказал с веселым смехом щербатый солдатик.
– Не захотел, как люди, будешь там щи сербать.
– Действительно, - сказал Рябой Конь,- какой-то ты нетерпеливый. Не успел лямку взять, потянуть, как уже на дембель захотел.
– А почему все служат?
– Такая пословица есть, - сказал Рябой Конь, - что в чужой монастырь не лезь со своим уставом. Знаешь?
Меньшиков ответил, что его не спрашивали, забрили.
Рябой Конь подумал и согласился.
– Верно. И что ж? Всем права качать? Ну-ну, ты, лесник, занятный, скажи нам, - Рябой Конь с усмешкой обвел товарищей взглядом, - какой у тебя устав.
– И чем ему не нравится наша священная заповедь?
– спросил кто-то.
– Лезть выше, срать на нижних, - сказал щербатый солдатик.
Меньшиков взглянул на этого синеглазого вертлявого солдатика и подумал, что уж он-то явно не занимает верхних жердочек этой иерархии. И солдатик слегка покраснел.
– Да, - сказал Рябой Конь.
– Ну? Как тебе наша заповедь?
Меньшиков помолчал.
– Не бойся, мы тебя сейчас бить не будем, - пообещал щербатый.
– Это?
– спросил Меньшиков.
– Говно.
Все оживились.
– А: кто был ничем, тот станет всем? То есть "сын" обязательно превратится в "деда", - сказал Рябой Конь.
– И твой сын когда-нибудь, - сказал Меньшиков.
Смех. Крики: "Да он, может, бракодел!" - "К тому времени коммунизм построят!" - "Или ты сомневаешься?"
– Пусть он скажет, - настаивал щербатый.
– Сомневаешься?
– спросил Рябой Конь.
– С вашими заповедями?
– спросил Меньшиков.