Река времени
Шрифт:
В какой-то момент, когда я уже был заместителем Халата, он издает приказ по институту: «На время моего отсутствия назначить В.П. Минеева исполняющим обязанности директора института». Проходит полчаса. Он подходит ко мне с командировочным удостоверением и говорит: «Подпишите, пожалуйста». Я говорю: «Не подпишу». С криком «Почему???!!!» он испепеляет меня таким взглядом, что, кажется, я начинаю дымиться, а потолок в пятой комнате Физпроблем, где происходит разговор, чернеет от дыма. Отвечаю, что завтра будет защита дипломных работ студентов Физтеха, вы, Исаак Маркович, – председатель Государственной экзаменационной комиссии, а Капица в таких случаях никого из членов ГЭКа в командировку не отпускал. Пришлось ему смириться. Свидетели этой истории мне потом рассказывали, что ИМ, вспоминая порой этот случай, добавлял: «Ведь Капица в подобной ситуации никого не отпускал…»
Колоритных высказываний было много. Вот одно, о законах сохранения на лекции по физической кинетике: «Как? Вы этого не знаете? Мы это впитали с молоком матери». Нетрудно угадать имя научной матери ИМ.
Как-то в Бакуриани, где каждую зиму проводились конференции, в зал заседаний с листом бумаги в руках входит Сашка Дюгаев, накануне несколько надерзивший директору. Завидев его, Халат тут же произносит: «Саша, что это за бумажку вы несете? Давайте ее сюда, я собираю на вас досье».
Мы с ИМ выходим с сессии Отделения общей физики и астрономии, где В.Л. Гинзбург держал какую-то невнятную речь про ситуацию с журналом «Вестник Академии наук». Я выражаю недоумение. В ответ слышу: «Что вы хотите? Мой друг Витя оказался немного идиотом…»
Когда вышла книга ИМ «Дау, Кентавр и другие», Халат дарил ее многим, и каждый получал ее со своей, адресованной только ему дарственной надписью. Он ни разу не повторился, а вручая книгу мне, спросил: «Как вы думаете, мог бы я работать в газете? Придумывать заголовки. Говорят, за это хорошо платят».
Некоторые высказывания звучали рефреном. Так, в адрес докладчика на семинаре или ученом совете ИМ любил цитировать товарища Сталина: «Сам запутался. Других запутал». Или из другого источника: «Цели определены, задачи поставлены. Канайте!»
Как-то раз я ему пересказывал некоторые результаты современной эволюционной теории, изложенные в популярной лекции Константина Северинова, и отозвался с одобрением о знаниях этого длинноволосого плейбоя.
Тут же прозвучало: «Не преувеличивайте. Вы это выучите за один вечер…»
При выходе из мэрии после вручения медали почетного гражданина города Гренобля: «Интересно, где бы можно было продать эту медаль?»
О сотрудниках: «Поглядите на них… они сумасшедшие… Я директор сумасшедших. Если вызвать психовозку, всех, ну всех заметут до одного…»
На выборах в Академию, когда не то Ю.М. Каган, не то Ю.А. Осипьян обскакали его, с раздражением: «Эти люди на ходу подметки режут».
О шведских женщинах, одетых по моде 1981 года: «Странные брюки носят местные дамы. Совершенно непонятно, что там у них внутри».
Однажды в минуту размышлений на свободные темы: «Многое понятно. Но есть мировые загадки. Например, куда Абрикосов девает деньги?»
Четверговый теорсеминар в Физпроблемах. Халат председательствует, докладчик А.Ф. Андреев. Он рассказывает свою новую работу, что-то из релятивистской квантовой теории. Зал полон. Все сначала идет гладко. Но в зале Владимир Наумович Грибов. Замечательный физик и удивительный критик, способный мгновенно увидеть самую суть докладываемой работы. Что-то ему не нравится. Он высказывает это докладчику. Андреев возражает. Постепенно обсуждение превращается в вихрь вопросов и ответов на сильно повышенных тонах. Дальнейшего продвижения доклада нет и не предвидится. В какой-то момент некто из задних рядов не выдерживает и кричит: «Прекратите! Дайте докладчику продолжить». Но тут встает председатель и говорит: «Не вмешивайтесь. У нас здесь свой монастырь и свой устав».
Бой титанов продолжается.
Во время оно во всех советских организациях должен был быть ежемесячный или по крайней мере ежеквартальный идеологический семинар, где нужно было обсуждать работы классиков марксизма-ленинизма, постановления партсъездов и тому подобное. В нашем институте он тоже был, но под этим соусом подавались совсем другие блюда. Обычно на такие семинары к нам приезжали наши коллеги-гуманитарии и вели речь на самые разнообразные и интересные темы. Вспоминается, приехал как-то раз Сергей Аверинцев. Потомственный филолог, знаток многих восточных и древних языков, человек глубокой гуманитарной культуры. Он рассказывал про предмет классической филологии – науки, каковая на основе изучения древних текстов должна донести до нас, как жили люди в те времена, во что они верили, что для них было важно, как они общались друг с другом, любили, страдали, переживали… Это был упоительный рассказ большого мастера, влюбленного в свое дело. Когда он кончил и уже собрался уходить, Халат вдруг спросил: «Сергей Сергеевич, приезжайте к нам еще раз и расскажите нам про Фройда, мы здесь про Фройда ничего не знаем». Он почему-то произнес фамилию Фрейда на немецкий лад. Не знаю, какая связь у психоанализа с классической филологией, но тут Дзялошинский произнес, заикаясь: «Уж ты-ты, ты-ы, Иса-а-ак, – эт-то т-т-очно…» Все утонуло в смехе. Сергей Аверинцев к нам больше не приехал. Лекцию про Зигмунда Фрейда на одном из следующих идеологических семинаров прочел Дзялошинский сам. Он был редактором изданных впервые после 20-х годов «Лекций по психоанализу».
Как в Бакуриани зимой, каждое лето в Черноморке, пригороде Одессы, были летние школы по физике, организуемые А.А. Абрикосовым. Не помню, что случилось: то ли надо было заплатить за аренду зала, то ли внести деньги за кого-то из еще не приехавших участников. Администрация требует деньги немедленно, а их у нас нет. Идем к Халату, он тут же вынимает из кармана 100 рублей – деньги по тем временам немаленькие – и говорит: «Идите, соберите недостающую сумму, тут среди участников есть еще богатые люди».
Насколько я помню, контакты с «богатыми людьми» большим успехом не увенчались, но выйти из положения как-то удалось.
Мила Прозорова как-то рассказывала, как сотрудники Физпроблем возвращались с какой-то конференции. Халат пошел к Капице, который ехал в отдельном купе, играть в шахматы. Когда он вернулся, она его спросила: «Ну, как? Выиграли?» Ответ был незамедлителен: «Разве я похож на сумасшедшего?»
Рассказ про ИМ будет неполным, если хотя бы чуть-чуть не коснуться его страсти к комбинированию. Троцкий писал про Ленина, что нельзя обыграть человека, который думает о революции 24 часа в сутки. ИМ думал об институте и обо всем, что с ним связано, похоже, столько же. В конце перестройки настало время, когда для директоров институтов предполагалось ввести ограничения по возрасту. ИМ предлагает Льву Петровичу Горькову сменить его на этом посту. Тот соглашается при условии, если он получит одобрение научного коллектива. Казалось бы, чего проще объявить о предстоящей смене директора на ученом совете, а затем провести тайное голосование на общем собрании научных сотрудников. Но все идет по другому сценарию. Неизвестно, кто из старших членов ученого совета был посвящен в этот план, но в какой-то момент Эммануил Иосифович Рашба предложил двум научным сотрудникам (докторам наук) произвести тайный опрос всех сотрудников на сей предмет. Эти наивные души соглашаются. Опрос закончен. Горьков получает полное одобрение. О чем информируют его и директора. На следующем ученом совете Халат встает и, как ни в чем не бывало, произносит, что он поговорил с А.М. Прохоровым (тогдашний академик-секретарь Отделения общей физики и астрономии и директор Института общей физики) и тот ему сказал-де – не стоит беспокоиться: «Мы с тобой вечные». Можно представить себе чувства Льва Петровича Горькова…
К концу перестройки ИМ, предчувствуя грядущие перемены и желая предотвратить разъезд сотрудников из нашего института по всему миру, пытается организовать несколько зарубежных филиалов сначала в Италии, затем во Франции, Израиле и США, но эти усилия, успешные поначалу, в конечном итоге не срабатывают – птенцы разлетаются из золотых клеток. Слишком велика разница научных интересов.
С падением железного занавеса институт понес большие потери. В дальние края уехали многие именитые сотрудники. Тут же налетели стервятники. Институт и прежде вызывал зависть академического сообщества, а тут стали раздаваться голоса, поющие за упокой. Характерно суждение академика Ж.И. Алферова, промелькнувшее в одном из его многочисленных интервью, что Институт Ландау из-за отъезда ведущих ученых за рубеж теперь существует практически только на бумаге. Халатников уже не мог по возрасту возглавлять институт, и он, подобно Медее, начал губить собственное детище, предлагая то призвать на директорство варягов, то вообще расформировать институт, разбросав сотрудников по разным институтам, направив большую его часть обратно в теоротдел Института Капицы, откуда он в свое время вышел. Положение усугублялось постоянным отсутствием директора института Володи Захарова, получившего постоянную полугодовую позицию в Аризонском университете. Такая делокализация директора академического института плохо вписывалось в традиции Академии. Было организовано специальное заседание Президиума Академии наук, посвященное Институту Ландау. Особенно горел желанием потопить Институт Ландау наш старый завистник – академик В.Л. Гинзбург. Пришлось мне, как вице-директору института, выступить и доказать, что и после отъезда старой гвардии институт по-прежнему – лучший в Отделении общей физики и астрономии по числу и уровню публикаций, защит диссертаций, проведению отечественных и международных конференций, работе со студентами и аспирантами. Бедным злопыхателям во главе с президентом РАН Ю.С. Осиповым, и иже с ним, возразить было нечего. Институт был спасен. Существенной оказалась позиция, занятая вице-президентом Академии Александром Федоровичем Андреевым и, особенно, академиком-секретарем нашего отделения Леонидом Вениаминовичем Келдышем, которые поверили мне, что институт сможет успешно функционировать и в отсутствие Захарова.