Река
Шрифт:
— Как хорошо, — говорит она и глубоко затягивается. Потом наливает нам вино.
— Но скоро мне придется подняться к себе в комнату и распаковать вещи, — говорю я.
Она кивает, думая о чем-то своем.
— Мне нравится, что ты уже говоришь об этой комнате как о своей.
Неожиданно нам становится не о чем говорить. Мы курим, пьем вино и смотрим в пространство. Я замечаю, что мне приятно ее общество, что я расслабился. Она, по-моему, тоже, если только это не действие вина.
— Мы оба понесли тяжелую утрату, — вдруг говорит она, не глядя на меня.
Я
— А кем тебе приходился тот человек, который погиб? — вдруг вырывается у меня.
— Какой человек? — Она в замешательстве смотрит на меня. — Ты имеешь в виду Брура?
— Нет. Того, на яхте.
Она мотает головой.
— Не будем о нем, — просит она.
Я делаю вид, что не слышал ее слов:
— Он тоже был врачом? Да?
— Да. Эрик работал в больнице Уллевол.
— А что он лечил?
Она предостерегающе смотрит на меня.
— На сегодня хватит.
Первая ночь на Эльвефарет
Я сижу на кухне еще несколько минут, но мы не находим новых тем для разговора, и Марианне выглядит усталой. В бутылке еще много вина. Я опустошаю свою рюмку и встаю.
— Большое спасибо, — говорю я. — Мне было очень приятно.
Она слабо улыбается:
— Мне тоже. Я рада, что ты теперь здесь живешь. Между прочим, я забыла отдать тебе ключи!
Она достает из кармана связку ключей и протягивает мне.
— Смотри. Этот ключ от входной двери, этот — от Аниной комнаты, то есть — от твоей.Третий — от подвала.
— Спасибо.
Она не встает и продолжает мне улыбаться.
— Надеюсь, что тебе понравится первая ночь в твоем новом доме.
— Я в этом уверен.
— Ребекка такая милая, тебе следует обратить на нее внимание, пока не поздно.
— Уже поздно. — Я улыбаюсь.
Марианне пожимает плечами:
— Жизнь всегда подкидывает возможности.
Я киваю.
— Завтра у нас обычный день. Ты помнишь наши правила?
— Я записал их и повешу у себя на стене. Ванная в твоем распоряжении от семи до восьми, ну и так далее.
— Ты, наверное, считаешь, что мне не хватает гибкости?
— Вовсе нет. Ты щедрая и доброжелательная. И даже не попросила меня заплатить вперед.
Я достаю из кармана пятисоткроновую купюру.
— Это за сентябрь, — говорю я.
Она к этому не готова. Купюра слишком большая.
— Спасибо, — говорит она. — При теперешнем хаосе приятно, если хоть что-то будет в порядке.
Я откланиваюсь, бросив при этом взгляд на ее тарелку. Она почти не прикоснулась к еде.
Мы желаем друг другу доброй ночи. Я поднимаюсь «к себе». Комната как будто ждала меня. Сейчас в ней холодно. Я подхожу к окну, слышу шум реки, который смешивается с шелестом высоких елей. Сентябрьский ветер. Наверное, Аня тоже стояла вот так у окна, вечер за вечером. О чем, интересно, она думала? Сам я думаю о том, что теперь мне следует сосредоточиться. Передо мной большие задачи. Я уже с нетерпением жду завтрашнего дня. Завтра я буду заниматься семь часов подряд.
Я закрываю окно.
Начинаю распаковывать свои вещи. Это не занимает много времени. Анины вещи
Через полчаса все уже лежит на местах. Вот что значит быть жильцом в чужом доме. Я сморю на цветы, которые Марианне Скууг поставила в вазу. Замечаю также и свечу, и коробок спичек, их не было, когда я первый раз был в этой комнате. Может, надо зажечь свечу? Я медлю, но в конце концов зажигаю свечу и понимаю, что мне не хватает проигрывателя, который был у меня на Соргенфригата. Вечерние часы важны для серьезной музыки и серьезных мыслей. Симфонии Малера, Брукнер, Брамс и Шостакович. Я решаю приобрести портативный проигрыватель с наушниками.
Потом я сижу на стуле за письменным столом и смотрю на горящую свечу. Наверное, мне следует думать об Ане, но сейчас, когда я уже сижу в ее комнате, это кажется ненужным. К тому же я смертельно устал.
Не знаю, сколько я просидел так, пока не взглянул на часы. Полночь давно миновала. Должно быть, теперь я уже могу воспользоваться ванной, думаю я.
К счастью, дверь ванной запирается. Есть люди, у которых ванная никогда не запирается. Я запираю дверь. Я принес халат, свое полотенце и свои туалетные принадлежности. Марианне еще не была в ванной. Значит, мне следует поторопиться. Я принимаю душ, к моей радости, струя достаточно сильная, вода — горячая, и я могу стоять под душем, сколько захочу. Холодный душ, которым я привык заканчивать эту процедуру, тоже достаточно холодный. Мне странно думать, что Аня тоже, год за годом, стояла под этим душем, что Брур Скууг стоял здесь и что вскоре Марианне Скууг тоже придет принимать душ. Они были так тесно связаны друг с другом. Я чувствую, что вторгся в чужое пространство, смотрю на черно-белый кафель пятидесятых годов и на свое тело, отраженное в больших зеркалах.
Наконец я закрываю воду, чищу зубы, полощу горло — я готов к ночи.
И снова смотрю на себя в зеркало.
Интересно, как бы к этому отнеслась Аня? Понравилось ли бы ей, что я моюсь в этой ванной?
Я возвращаюсь в Анину комнату, в мое новое жилище. Свеча все еще горит. Я осторожно гашу ее.
Потом снимаю халат и голый ложусь в кровать.
Как странно так лежать, думаю я. В последний раз я лежал тут с Аней, но тогда я все-таки был одет.
Моя нагота тревожит меня. Я не могу найти удобную позу. Белье на кровать постелила Марианне. Оно белоснежное, прохладное, гладкое. И, конечно, дорогое. В этом доме все дорогое.
Неожиданно до меня снизу доносится музыка.
Поднимается из-под пола прямо под моей кроватью.
Я понимаю, что Анина комната расположена как раз над динамиками AR. Над усилителем McIntosh и проигрывателем Garrard. Звук сильнее, чем можно было себе представить. Я слышу гитару и голос, поющий по-английски. Наверняка это Джони Митчелл, думаю я. Песня звучит просто и красиво. Мне странно, что матери Ани Скууг нравится такая музыка, однако не мне ее судить.
Тело успокаивается. И я засыпаю.