Рэкет по-московски
Шрифт:
— Деловую часть считаю законченной. Рад был тебя повидать, — он подал хозяину заведения руку и первым пошел к лестнице вниз, небрежно помахивая зажатым в пальцах пакетом. Жорка и Юрка направились за ним. Последним, как побитый, плелся Лева.
Во дворе он словно ожил, пожал всем руки на прощанье, снова улыбался и просил не забывать, заходить в любое время. Когда машина тронулась, Юрка оглянулся: Лев Михайлович стоял посредине захламленного двора, глубоко засунув руки в карманы халата, и, набычась, мрачно смотрел им вслед…
На Садовом кольце высадили Жорку, Виктор Степанович тоже вышел из машины, о чем-то поговорил с ним и вернулся.
— Садись рядом, дорогу покажешь, — предложил он.
Юрка охотно пересел. Возникшая в начале их знакомства некоторая настороженность исчезла — вроде не такой плохой мужик Виктор Степанович, не глупый, не пьянь. Даже сумел заметить Юркино состояние, разъяснил что к чему, ненавязчиво, с уважением. Это тебе не Славка с помятым «Запором».
— Ты, я слышал, один живешь? — скосил на Юрку глаза Виктор Степанович. — Справляешься с хозяйством? Молодец. Черкни телефончик, тут одна работенка будет, если не возражаешь.
— Какая? — насторожился Фомин. — Как сегодня?
— Не совсем, — улыбнулся Виктор. — Надо к одному знакомому на дачу съездить. Оплату труда фирма гарантирует.
Подъехали к дому. Фомин хотел распрощаться, но Виктор удержал его. Достал конверт и сунул Юрке в карман:
— Гонорар! — весело подмигнув, пояснил он.
Фомин вышел из машины, открыл конверт, увидел пачку червонцев — ровно десять штук. Он хотел вернуть их: за что брать — накормили, на машине покатали… Но Виктор Степанович, приоткрыв окно, крикнул:
— Бери, бери, заработал… — и дал газу.
Проводив глазами машину, Юрка некоторое время стоял, зажав в потном кулаке смятый конверт с деньгами…
XVI
Рисовать Глеб начал с раннего возраста. Ходил немного в изостудию, где старенький учитель рисования, разглядывая его рисунки, морщился, как от зубной боли. Упрямый мальчишка все видел по-своему и не желал вмещаться в привычно милые рамки общепризнанных школ и направлений. Однажды, выслушав очередные критические замечания, Глеб молча собрал листы с рисунками и ушел, чтобы больше никогда не возвращаться в изостудию, где хвалили прилежных мальчиков и девочек, аккуратно перерисовывавших чучела и фаянсовые кружки. Как узнал впоследствии никто из прилежных художником не стал.
Глеб тоже художником не стал, но продолжал рисовать для души, отдавая этому свободное время, стараясь не пропускать интересных выставок, подолгу простаивая перед поражавшими его воображение полотнами старых мастеров, пытаясь осознать, в чем секрет их вечной красоты.
Глеб не предполагал, что ждет его, когда, понукаемый одним из друзей, решился, наконец, и набрал номер телефона известного художественного критика — друг был с ним в приятельских отношениях и попросил взглянуть на работы Глеба.
Договорились о встрече быстро — критик не строил из себя великого человека, а просто и буднично объяснил, в какие дни он может уделить Глебу время, если тот соберется и приедет.
Глеб приехал. Хозяин дома ему сразу понравился — живой, остроумный, очень подвижный.
— Пока нам сделают чаю, вы показывайте, — потирая руки и не скрывая нетерпения, говорил критик. — Хочу взглянуть. Ваш приятель столь усердно нахваливал, что невольно заразил…
Для показа Глеб выбрал несколько небольших полотен.
Хозяин терпеливо дождался, пока он все расставит, потом подошел, переставил некоторые из полотен, снова отошел. Молча постоял, взял в руки маленький пейзаж с зимними березами.
— Учились где-нибудь?
— Нет, — выдавил Глеб. Он жалел, что поддался на уговоры, позвонил, приехал, отнимает время у занятого человека. Зачем? Чтобы еще раз испытать горечь разочарования?
— Жаль, что не учились, но есть в ваших вещицах нечто… Есть! Учитель вам тоже нужен неординарный, понимающий. Нет желания стать художником? Я имею в виду профессиональным?
— А жить на что? — прямо спросил Глеб. — У меня мать больная на руках.
— М-да… Сакраментальный вопрос: «На что жить?» Для занятий искусством в любой стране мира надо иметь крышу над головой, одежду и кусок хлеба, — хозяин еще раз медленно прошелся вдоль маленькой импровизированной выставки. Потом начал перебирать листы с акварелями.
— Нет, это хуже. Не так сочно… — он отложил папку и вновь встал перед пейзажами. — Сейчас устраивают аукционы, выставки-продажи. Хотите участвовать?
— Я не член союза.
— Не имеет значения! — отрезал критик. — Среди членов достаточно людей, не имеющих даже сотой доли вашего таланта и самобытности, зато они — члены. Запомните, членство означает наличие определенных способностей, но не всегда эти способности относятся к сфере искусства. Решайтесь!
— Что выставлять? — робко спросил Глеб, все еще не веря.
— Вот эти березы, старый колодец у дороги, сюжет с московским переулком и стога под дождем. В них есть настроение, хорошо схвачен цвет, неплохая композиция. Можно надеяться на успех. И работать надо дальше, работать, если хотите чего-то достичь. Попробуйте выставиться и решайтесь насчет аукциона.
— Согласен! — зажмурившись, словно перед прыжком в темную глубину неизвестных вод, выдохнул Глеб.
На выставку не пошел — боялся. Критик позвонил, отругал, обозвал рохлей, но Глеб не обиделся. На аукцион тоже не пошел — сидел у телефона и ждал. Когда услышал в трубке голос нового знакомого, сообщившего, что из четырех выставленных пейзажей купили три и сумму, вырученную от продажи, не поверил.
— Продайте мне ваши стога под дождем, — попросил критик. — Публика их не поняла и не приняла, а мне нравится. Продадите?