Реки Лондона
Шрифт:
Что же мне теперь делать с Беверли Брук? Что она мне нравится, это факт, что я ей — тоже совершенно очевидно, но вот то, что она не совсем человек, имеет тревожную перспективу. Беверли хотела поплавать вместе со мной в своей реке, а я совсем не знаю, что она имела в виду. Знаю только, что Айсис меня от этого предостерегала. Было у меня подозрение, и довольно сильное, что нельзя переспать с дочерью Темзы без того, чтобы заплыть слишком далеко, — в буквальном смысле этого слова.
— Вовсе я не боюсь действовать, — сказал я потолку, — просто не знаю, в каком порядке надо действовать.
— Питер, ты уже проснулся? — послышался из коридора
— Да, папа, проснулся.
— Мама оставила тебе ланч.
Ланч, подумал я. Прошло уже полдня, а я ничего не делаю. Я вытряхнулся из кровати, протиснулся между картонными коробками и направился в душ.
Ванная была таких же хоббитских размеров, как и остальные комнаты в квартире. Только благодаря серьезной работе по переоснащению, проведенной польской бригадой, между окном и раковиной удалось втиснуть душ с усиленным напором. Деньги на это дело я выложил из своего кармана, зато теперь знал наверняка, что для мытья головы мне не придется опускать ее ниже плеч. Возле смесителя стоял новенький диспенсер с жидким мылом, из тех, которые всегда можно увидеть в офисных туалетах. Очевидно, он был куплен или просто реквизирован у оптового торговца. Кроме того, я заметил, что туалетная бумага и бумажные полотенца гораздо качественнее тех, которыми мы пользовались, когда я жил здесь. Это означало, что мама теперь убирается в более респектабельном офисе.
Я вылез из-под душа и вытерся огромным махровым полотенцем с вышитой надписью «Твое место здесь». В части ухода за кожей папа следовал принципу «Увлажняющий бальзам — не для настоящих мужчин», а у мамы был только флакон какао-масла, все от того же оптового продавца. Лично я ничего не имею против какао-масла, единственный его минус — весь день потом будешь пахнуть как огромный батончик «Марс». Намазавшись, я шмыгнул обратно к себе в комнату и, пооткрывав несколько коробок, нашел, во что одеться. Кто-то из моих троюродных братьев перебьется без гуманитарной помощи.
Кухня представляла собой узкий проход, который вполне сгодился бы, чтобы тренировать коков для подлодки «Трайдент». Здесь едва хватало места для раковины, плиты и небольшого стола. Дверь в конце кухни вела на балкон — такой же микроскопический. Но зато здесь было достаточно солнечно, чтобы сушить одежду после стирки почти в любое время года. С балкона поднимались колечки сизого табачного дыма — папа наслаждался одной из четырех драгоценных ежедневных самокруток.
Мама оставила на плите курицу с арахисом и почти полкило риса басмати. Я закинул все это в микроволновку и спросил отца, будет ли он кофе. Он ответил «да», и я насыпал в две чашки растворимый «Нескафе» из огромной жестяной банки. Залил кипятком и добавил побольше сгущенного молока, чтобы заглушить вкус.
Папаша мой выглядел вполне бодро — а из этого следовало, что с утра он уже принял свое «лекарство». В зените карьеры он славился тем, что всегда очень заботился о внешности, и мама по мере сил старалась, чтобы он и сейчас выглядел хорошо: на нем были широкие брюки цвета хаки и льняной пиджак поверх бледно-зеленой сорочки. Мне это всегда казалось эдаким имперским выпендрежем, но маме почему-то было важно. Вот и сейчас папа имел вполне колониальный вид: он сидел в плетеном кресле шириной почти с балкон и грелся на солнышке. Рядом едва-едва хватало места для стула и белого пластикового столика. Я принес кофе и поставил туда, рядом с гигантской барной пепельницей с надписью «Пиво „Фостер“» и папиной жестянкой
В хорошую погоду с нашего балкона было видно весь двор и даже тюлевые занавески у соседей напротив.
— Ну, как поживает Помойка? — поинтересовался папа. Он всегда называл лондонскую полицию «Помойкой», хотя вроде был рад, когда я закончил Хендон, и даже гордился мною.
— Нелегко поддерживать общественный порядок, — ответил я, — все равно люди воруют и убивают.
— Таков печальный удел рабочего человека, — кивнул папа. Взял со стола банку с табаком, но открывать не стал — просто поставил к себе на колени и сложил ладони поверх нее.
Я спросил его, как мама и где они оба были вчера вечером. У мамы все хорошо, сказал он, и они ходили на свадьбу. На чью именно, он затруднялся ответить. Кого-то из моих родственников, а это слово на самом деле могло означать кого угодно — от сына моей тети до парня, который просто зашел в гости к моей маме и прожил у нее пару лет. Правильная сьерра-леонская свадьба должна продолжаться несколько дней, как, впрочем, и поминки, но, стремясь подстроиться под сумасшедший ритм английской жизни, эмигранты привыкли сокращать такие мероприятия до одного, максимум полутора дней. Не считая времени на подготовку.
Неторопливо рассказывая мне, какая музыка там играла, кто во что был одет и как прошла церемония (блюда он, правда, плохо запомнил), папа открыл жестянку, достал упаковку папиросной бумаги и сосредоточенно, аккуратно стал сворачивать самокрутку. Убедившись, что она идеальна со всех сторон, он сложил бумагу и табак обратно в банку, опустил туда же сигарету, закрыл крышкой и поставил на стол. Потом взял свою чашку, и я обратил внимание, что рука у него трясется. Он мог достаточно долго ждать, пока не станет совсем невтерпеж, и только потом взять банку со стола и поставить на колени. Мог развернуть самокрутку и свернуть снова, а когда припрет, выкурить-таки чертову дрянь. У него начиналась эмфизема, и тот же врач, что снабжал его героином, сказал, что он должен сократить потребление табака до четырех сигарет в день.
— Ты веришь в магию? — спросил я его.
— Я как-то раз слышал, как играет Диззи Гиллеспи, — ответил папа, — это считается?
— Возможно, — сказал я. — Как думаешь, откуда у человека способность так играть?
— У Диззи? Это талант плюс много работы, но я знал одного саксофониста, который говорил, что свое мастерство он получил от самого дьявола. Заключил с ним договор на перекрестке ночью и все такое.
— Дай угадаю, — сказал я, — он был из Миссисипи?
— Нет, из Кэтфорда, — ответил папа, — и договор свой он заключил на Арчер-стрит.
— И что, хорошо играл?
— Да уж, неплохо. Только вот ослеп бедняга через две недели.
— Это было частью договора? — спросил я.
— Наверное, да, — ответил он. — Твоя мама, когда я ей рассказал, тоже решила, что так оно и было. Она сказала, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
Очень похоже на маму, чья любимая фраза: «Если что-то досталось задаром, оно ничего и не стоит». Ну, вообще-то самая любимая ее фраза — «Не думай, что когда-нибудь станешь такой взрослый, что я не смогу тебя отшлепать». На самом деле она никогда меня не била и очень жалела об этом упущении, когда я провалил экзамены на A-уровень. В тот день мне в пример ставилось множество двоюродных братьев и сестер, которым физические наказания помогли впоследствии успешно поступить в университет.