Реки не замерзают
Шрифт:
— Вон как тащит поползуха, куда в такую заметь ехать? Пропадете.
— Ничего, с Божией помощью доедем, — бодро воскликнула Нина Григорьевна. Но Анна приметила, как неуверенно ежится она в тяжелом тулупе, переминается с ноги на ногу и все поглядывает на отца Прохора. Тот же был спокоен и молчалив. Усадил Нину Григорьевну за кучера, сам пристроился сзади и негромко скомандовал:
— Трогай, с Богом…
Сани давно уже скрылись, а Маркел все ворчал, да ругал поползуху с поносухой. Он вынес было лопату, но тут же плюнул, махнул рукой и скрылся в сторожке. Анна отправилась заниматься стряпней, успокаивая себя, что с батюшкой ровным счетом ничего не может случиться, с кем угодно может, а с ним нет. Однако смутные безпокойства не оставляли ее и тревожно донимали сердце. Она словно чего-то ждала и когда на улице раздался какой-то шум, стрелой
— Мне бы батюшку, — просипел он, закрывая лицо рукавицей.
— Войдите в дом, — махнула рукой Анна, приглашая незнакомца за собой.
Мужчина долго копошился в сенях, сбивая с себя снег, а когда наконец вошел, Анна оторопела. Это был тот самый дядька в рыжем тулупе, который посмеялся над ее ботинками и отказался подвезти. Мужичек похоже, тоже ее узнал, но признаваться в этом не спешил.
— А где батюшка? — огляделся он по сторонам и знакомо изломал загогулиной брови.
— Нет батюшки, — развела Анна руками, со стыдом чувствуя, что испытывает нечто похожее на удовлетворение, — уехали они час назад на требу, обещали вернуться к обеду, а может и позже, буран-то вон какой.
— Как это уехали? — мужичек непонимающе вытаращился на Анну. — У меня ж мать помирает, у ней одно только в уме и осталось — батюшку ей вези. Как же мне теперь? Жаль старуху, ейная жизнь — одно горе, лыком подпоясанное — сахарком не забалуешь. Теперь что ль и помереть по-человечески нельзя?
— Ничего, все образуется, — заволновалась Анна, — вы не переживайте, они наверняка к обеду вернуться. Дождетесь и поедете к маме.
— Дождешься тут, — мужичек кивнул головой на окно, за которым вовсю бушевал буран и вдруг спохватился: — А куда поехали-то? Может быть я их перехвачу?
— Куда? — Анна напряглась, пытаясь вспомнить, называла ли Нина Григорьевна место поездки. — Нет, не помню куда.
— Эх ты, — сердито резанул рукой воздух мужичек и добавил: — Ладно, поеду домой, а как вернутся, накажи батюшке в Зайцево ехать к Митрофановой Анфисе, он знает. И еще, — он виновато склонил голову, — ты зла не держи, что не довез вчера, делов с полвоза было, да и много тут разных ходит… тьфу ты, — оборвал он сам себя, сообразив, что говорит что-то не то, — ладно, прощевай. Да я ведь и не думал что ты сюда, думал ты в Горелово, с полверсты вперед до нее, а так бы довез.
— Ну что вы, — улыбнулась Анна, — дошла нормально, воздухом подышала — только на пользу. Езжайте с Богом, я передам, они уж скоро, вот-вот…
Однако ни к обеду, ни даже к ужину батюшка с Ниной Григрьевгной не вернулись. Маркел не находил себе места и все метался по двору, да по дороге, безтолково хватаясь то за лопату, то за топор.
— Беда, беда, беда, — бормотал он и с силой хлопал себя рукой по голове.
— Вы бы лучше помолились, — предложила было Анна, но Маркел лишь ожег ее диким взглядом. Как только стемнело, Маркел запалил керосиновый фонарь и, размахивая им, умчался куда-то в поле.
— Господи, спаси и помилуй, укажи им дорогу, домой выведи, — молилась Анна стоя в красном углу и внимательно прислушивалась к каждому шороху: не едут ли?
Ближе к ночи вьюга затихла. Снег продолжал падать, но ровно и спокойно, не закручиваясь, как прежде, в истеричные протуберанцы. Анна вышла на крыльцо, впереди в темноте маячил огонек — это Маркел продолжал нести свою вахту на дороге. "Вот приехала и принесла с собой беду, — сокрушенно подумала Анна, ощущая ноющую боль в груди под сердцем, — жили себе люди тихо, молились, службы правили, а тут я со своими грехами, да бедами — все разрушила и поломала. Господи, помилуй мя грешную…" В этот момент со стороны поля, где маялся с фонарем Маркел, донесся какой-то шум: голоса и вроде бы фырканье лошади. Сердце у Анны обмерло, и она вся превратилась в слух. А огонек заметался из стороны в сторону и понемногу стал приближаться. "Слава Богу, — едут," — облегченно вздохнула Анна и кинулась встречать. Первым шел отец Прохор, и Анна с разбега чуть не ткнулась ему в грудь.
— Батюшка! — всплеснула она руками. — Вы? А мы уж все передумали.
— Мы, мы, — тряхнул тот заснеженной бородой. — Заждались родимые? А мы —вот они. Все слава Богу.
Чуть поотставший Маркел вел под уздцы Вишню и что-то ей тихо выговаривал, а Нина Григорьевна сидела на санях, укрыв голову воротником тулупа.
—
Чуть позже Анна разливала по кружкам горячий чай, а Нина Григорьевна сидела на табурете у самой печи, отогревала руки и молчала. С первых минут в доме она показалась Анне како-то чересчур напряженной, отстраненно-сосредоточенной. Отец Прохор с Маркелом сразу же ушли в храм, а Анна, горя нетерпением, все никак не решалась начать расспросы. "Устала? Или все таки случилось чего?", — терзала она себя вопросами. — Что ж, так и будет молчать?". Но Нина Григорьевна вдруг заговорила.
— Послушай Аня, после нашего отъезда был тут Семен, конюх из Зайцево?
— Кто? — не сразу поняла девушка, но вдруг, вспомнив, спохватилась: — Ах да, был конечно, невысокий такой мужчина в рыжем тулупе. Батюшку спрашивал, хотел отвезти к себе, мать у него при смерти. Но я объяснила, что вы уехали на требу, к больной. Обещала, как приедете, передать. — Анна вдруг испугалась, что еще ничего не сообщила отцу Прохору.
— Ой, а я батюшке забыла сказать, — повинилась она и прикрыла губы ладошкой.
— Да и не надо, глупышка, — Нина Григорьевна улыбнулась, подошла к девушке и погладила ее по плечу. — Не надо. Исполнил уже батюшка эту требу: напутствовал Анфису по полному чину — и исповедовал, и причастил. А старушка-то как счастлива была! Глаза так и сияли.
— Как это? — удивилась Анна. — Кто ж ему сказал? Ведь я не смогла вспомнить куда вы уехали, хотя мужчина и пытал. Как же он вас нашел?
— Не он, Сам Господь нас привел. Чудо, одним словом.
Нина Григорьевна присела к столу рядышком с Анной и принялась рассказывать…
— В Подсевки мы добрались нормально, хотя уже и вьюжило. Батюшка причастил больную, и мы тут же не мешкая отправились домой. Думали до бурана успеем, но в дороге так закрутило, так замело, что не видать ничего. Я лошадь куда не поверну, все снегу по живот. Мучались долго. То постоим, то немножко продвинемся, а лошадь молодая, рвется. Я и говорю батюшке: "Погибнем в дороге. Все сравнялось, замело ни канав, ни дороги ничего не видно". А он: "Нина Григорьевна, пустите Вишню, она лучше нас знает где дом, сама нас привезет". Я и пустила вожжи. Вишня постояла и потихоньку двинулась. То поворачивала куда-то, то опять прямо шла. Постоит и опять пойдет. Уж стемнело, а мы все едем и не знаем куда. Потом видим огонечек, на него и пошли. Так и оказались в деревне. Батюшка говорит, мол, надо постучать спросить что это за деревня, а тут как раз человек к нам подбегает. Радостный такой — чуть не обнимать нас кинулся. "Сюда, батюшка, сюда, — кричит, — уж как мы вас ждали, думали не приедете, а вы тут как тут. Спасибо! А мать-то уж совсем плоха". "А что это за деревня?" — спрашивает батюшка, не подавая вида, что удивлен таким восторженным приемом. "Зайцево это, — отвечает мужик и вроде как удивляется. — Вы что ж, не признали меня? Конюх я, Семен Митрофанов, сын Анфисы Петровны Митрофановой. Вы же к нам и едете? Успели. А мы-то с девушкой вашей, гостьей, то есть, головы ломали: успеете, нет? А вы успели". "Та-ак, — протянул батюшка, как видно уж начиная что-то понимать, — веди к матери". А я-то все в толк не могла взять: почему это нас тут ждут, и почему радость такая? Потом уж, как батюшка к напутствию приступил, еще раз обо всем Семена расспросила, тогда уж и дошло… А старушка-то совсем плоха была. Лежала, в лице ни кровинки, глазки закрыты, чуть дышит. Но как батюшка вошел, встрепенулась, глазки открыла, и искорки счастливые в них засверкали. А батюшка ни о чем и не расспрашивал. Он сразу столик велел чистым накрыть, Дары Святые достал, — он всегда с собой несколько частиц берет на всякий случай, — крест, Евангелие, Требник — в общем, все, что в таком случае нужно — и молитвы начал читать. А я Семену и говорю, что не были мы, мол, дома, из Подсевок ехали и заплутали в пурге, а в Зайцево случайно оказались. Он все рукой махал, не верил. "Как это, — говорит, — случайно. Подсевки — вон они где: больше шести верст, за рекой. Вы бы скорее в Шумилово попали или в Сорокино". "Так нас же в Зайцево ждали", — отвечаю. Он осекся, и рот у него варежкой открылся… Обратно поехали, так нам уж вьюга-пурга совсем нипочем были. Раз такое случилось, то чего ж теперь бояться? Батюшка молчал всю дорогу: молился, наверное. А я так все события в голове перекрутила и такой на меня страх вдруг напал. Это ж надо? Читали мы и слышали про чудеса, да знамения, а тут такое и прямо с нами случилось. Ведь настоящее чудо! Не каждый и поверит!