Рекрут Великой армии
Шрифт:
Только он произнес этот комплимент, как меня вызвали на осмотр.
— Жозеф Берта!
Я вошел, вовсю хромая. За столом сидели полукругом супрефект и мэры. Секретарь сидел за особым столом. В углу при помощи жандарма одевался новобранец. Его волосы сбились на лоб, шея была обнажена и рот раскрыт. У него был вид человека, которого собираются вешать. Посреди комнаты стояли два доктора. Увидев меня, они сказали:
— Разденься.
Я разделся. Рубашку снял с меня жандарм. Все посмотрели в мою сторону.
— Вот здоровый парень! — воскликнул супрефект.
Слова
— Но ведь я хромаю, господин супрефект!
Доктора осмотрели меня. Доктор из госпиталя (ему, очевидно, говорил про меня комендант) отметил:
— Левая нога немного коротка.
— Ну, зато она крепка! — сказал другой. — Сложение вообще хорошее. Кашляни!
Я кашлянул, как можно слабее, но он все-таки остался доволен.
— Ты посмотри на цвет лица — вот что называется полнокровный малый!
Тогда я сказал, что выпил уксуса.
— Раз ты любишь уксус, значит, у тебя хороший желудок.
— Да ведь я же хромой! — с отчаяньем закричал я.
— Да, — сказал мэр, — он хромой от рождения. Я уверен, что этот парень не вынесет дороги и отстанет на втором переходе.
— Левая нога слишком коротка, — повторил доктор.
Я думал, что теперь я спасен, но вдруг супрефект спросил:
— Твое имя Жозеф Берта?
— Да, господин супрефект.
— Ну, так слушайте, господа.
Он вынул из кармана и прочел письмо, где говорилось, как мы с Пинаклем поспорили, кто скорее дойдет до Саверна и вернется обратно, и как я прошел этот путь в три часа и выиграл пари.
Увы, это было правдой! Этот негодяй Пинакль всегда дразнил меня хромоногим, и я держал с ним пари. Весь свет знал, что я выиграл его, и не мог отпереться.
— Это решает дело, — сказал доктор и, обернувшись к секретарю, заметил: — годен!
Я был в отчаянии. Кто-то помог мне одеться. Я не знаю, как я вышел. На лестнице Катрин схватила меня за руки и спросила, что случилось. Я зарыдал в ответ. Я бы упал, если бы тетя Гредель не поддержала меня.
Мы пошли через площадь. Катрин и я плакали, как дети. На рынке, в углу мы поцеловались.
Тетя Гредель кричала:
— Ах, разбойники! Они принялись теперь за хромых. Всех им подавай! Скоро они и за нас возьмутся.
Когда мы вошли к дядюшке Мельхиору, он, видя, в каком мы состоянии, спросил:
— Что случилось?
Я не имел силы ответить. Обливаясь слезами, я бросился в кресло. Катрин села рядом и обняла меня.
— Эти негодяи забрали его в солдаты! — сказала тетя.
— Не может быть!
У старика затряслись руки. Тетя Гредель кричала, все более и более воодушевляясь:
— Неужели не настанет новой революции! Неужели еще долго будут править нами эти разбойники!
— Полно, полно, успокойтесь, — говорил старик, — ради бога, не кричите так громко. Жозеф, расскажи-ка толком, как все случилось.
Всхлипывая, я описал все, что произошло. Тетя Гредель стала снова советовать мне бежать.
— Вы даете ему дурной совет, — сказал старик. — Я не люблю войны ради славы, но теперь мы должны защищать нашу страну от неприятелей. На нас наступают русские, пруссаки с ними в союзе, австрийцы ждут только случая, чтобы сесть нам на шею. Если мы не станем теперь воевать, нас покорят чужеземцы.
— Я тоже не хочу скрываться в лесу, как воришка. Но в любом случае я сделаю все так, как захочет Катрин.
Катрин опустила голову и тихо сказала:
— Я не хочу, чтобы тебя называли дезертиром.
— Ну, так я пойду на войну, как все наши!
Глава VIII. Разлука
С этого дня я ничем уже не мог заняться. Я пробовал сосредоточиться на работе, но мои мысли были далеко от нее.
Потом я стал ходить к Катрин и проводил там целые дни. Мы с ней были очень печальны, но все-таки были рады видеть друг друга. Иногда Катрин пела, как бывало. Но прервав пение она вдруг начинала рыдать. Мы плакали оба, а тетя Гредель бранила войну и правительство.
Вечером, часов около восьми, я возвращался в город. Все трактиры были полны новобранцами и старыми солдатами, которые кутали вместе. Платили всегда новобранцы. А старики с красными носами, в грязных рубашках, покручивая усы, с торжественным видом рассказывали о своих походах и битвах.
Накричавшись и напившись до потери сознания, новобранцы засыпали, уткнувшись носом в стол. А старики еще долго пили и распевали:
— «Нас призывает слава!»
Так дело шло до 25 января. К этому времени в город пришли новобранцы из Италии. Одни из них — пьемонтцы были толстые и упитанные, с остроконечными шляпами, в темно-зеленых шерстяных штанах и кирпичного цвета куртках. Они сидели около старого рынка и ели сыр. Другие, родом из Генуи, были худые и тонкие, со смуглыми лицами и черными печальными глазами. На площади их ежедневно учили маршировать.
Начальник рекрутов, капитан Видель, поселился в нашем доме. Как-то он зашел отдать часы в починку и, узнав, что я тоже новобранец, сказал:
— Не робей! Ко всему надо привыкнуть. Через пять-шесть месяцев воевать и маршировать будет для тебя все равно, что обедать и ужинать. Некоторые так привыкают стрелять в людей из пушек и ружей, что без этого занятия чувствуют себя совсем несчастными.
Такое утешение не очень-то приходилось мне по вкусу.
Я все не получал своего маршрута и уже начал подумывать, что меня, может быть, забыли.
Утром, 25 января, когда я собрался идти к Катрин, дядюшка Гульден обернулся ко мне со слезами на глазах и сказал:
— Послушай, Жозеф, я хотел, чтобы ты поспал спокойно последнюю ночь, и ничего тебе не говорил — вчера вечером приходил бригадир и принес походный лист для тебя. Ты должен отправляться с итальянцами и пятью-шестью новобранцами в Майнц.
У меня задрожали поджилки, и я должен был сесть. Старик вынул походный лист и прочел его. Там так и говорилось, что «Жозеф Берта причислен к шестому полку и должен явиться в Майнц 29 января».