Реквием по братве

Афанасьев Анатолий Владимирович

На пленке было зафиксировано несколько фрагментов якобы подслушанных разговоров (уличные шумы, посторонние детские голоса, придававшие тексту почему-то особую убедительность). По сути, коммерческую ценность представляли только два куска. На первом Черный Тагир, явно чем-то раздраженный и очень немногословный, «заказывал» Рашида-борца, человека легендарного, подмявшего под себя половину московских группировок. Интересы бакинского магната простирались от бензиновых автоколонок до наркотиков, но примечательно не это. Московские воротилы, как правило, действовали с большим разбросом, не утруждая себя узкой специализацией; и когда сталкивались на каком-нибудь спорном пятачке, то обыкновенно забивали друг друга до смерти (чаще всего в буквальном смысле). Этот обычай был в ходу как у мелких хищников, так и у крупных, связанных с правительственными кругами и президентской головкой акул, но Рашид-борец стоял в российском

бизнесе особняком, олицетворяя своей персоной как бы возможность благородного поведения даже в таком деликатном деле, как дележка обкусанного со всех сторон российского пирога. Молва приписывала ему необыкновенные нравственные качества, а также глубокий государственный ум: на его счету по самым строгим подсчетам было не больше десяти трупаков, да и то все — его конкуренты, сломавшие шею в столкновении с ним, погибшие на первом этапе реформ, когда на кону стояла государственная собственность и не убивать считалось западло. Пресса и телевидение частенько сравнивали Рашида-борца то с Махатмой Ганди, то со Столыпиным, приводя поразительные примеры его коммерческих озарений и миролюбия. Выдавливая конкурента с игрового поля, Рашид-борец не нанимал киллеров, как другие, не вываливал на экраны горы компромата, а стремился договориться с соперником полюбовно — и чаще всего добивался успеха. Он предлагал побежденным сотрудничество, щедро платил откупное, оставлял капиталец на разживу, то есть искал всякие пути для бескровного разрешения вечных споров между группировками и кланами, к тому времени целиком поделившими россиянские богатства без права возврата. Его авторитет в бизнесе и среди избирательного электората был столь велик, что поверженные в прах новые русские сохраняли к нему чувство глубокого уважения и даже благодарности. У всех на памяти характерный случай, когда некто Прохорович, мелкий финансист, занимающийся поставками оружия на Кавказ, взятый в оборот людьми Рашида-борца, дал обширное интервью для программы «Герой недели». Интервью он давал в больничной палате, с переломанными конечностями, подвешенный к потолку сложной системой грузов и противовесов. Мечтательно улыбаясь, Прохорович на весь мир заявил, что счастлив оттого, что нарвался не на какого-нибудь проходимца и лиходея, а пострадал от благородной руки великого человека и гуманиста. «Рашид Львович Оглы-бек, — сказал он, прослезясь, — вчера навестил меня самолично. Привез полную сумку гостинцев, в натуре. Пообещал, когда вылечусь, взять к себе в аппарат. На хорошую должность… Редкой души человек, такие рождаются раз в столетие. И то не в России».

На фрагменте пленки, который сляпал Боренька Интернет, звучал такой текст:

«Голос Черного Тагира'.

— Месяц сроку даю… чтобы эту жирную свинью урыть… надо уложиться.

Неизвестный:

— На «лимон» потянет, хозяин. К Рашиду подобраться трудно. Охрана сильная. Как у Ельцина.

Черный Тагир:

— Пусть «лимон». Пусть два. Хорошо надо сделать, громко. Бакинская сука совсем оборзела.

Неизвестный:

— Что значит громко? Из гранатомета размазать?

Черный Тагир:

— Хоть из стингера… Пусть кишки до небес летят. Подлюка двуличная: с арабами скорешился. Абрамыча купил. Всех купил. Меня не купит. От меня ему будет харакири. Тянуть нельзя. Через месяц он в Штаты удерет. Оттуда труднее достать.

Неизвестный:

— Уберем Рашидика, хозяин, не сомневайся. За «лимон» шайтана уберем.

Черный Тагир:

— Этот хуже шайтана. Он нас русским продал. С Чириком химичит. Трубу хочет распилить. Я ему хобот распилю…

Не подведи, брат. Каху возьми с собой. Я говорил с Кахой. Он с нами. Все честные уважаемые люди с нами. С Рашидом собаки…»

Дальше неразборчиво, голоса заглушились естественными помехами, как бывает, когда объект удаляется слишком далеко от микрофона.

Второй кусок пленки, представляющий коммерческую ценность, содержал в себе несколько обрывочных фраз, произнесенных Тагиром, судя по всему, в любовной горячке. Фрагмент был произведением чистого компьютерного искусства. У слушателя создавалось ощущение, что он не только присутствует при беседе, но и видит, как Тагир обслуживает свою подружку так, что от нее перья летят. Стоны, звуки ударов, хруст разрываемых тканей. Антураж соответствовал репутации любвеобильного Тагира, склонного к садизму. Кто знал Тагира, тот не удивлялся, когда из его покоев слуги выносили поутру какую-нибудь растерзанную, с перекушенной веной бабенку. Зато Тагир мог не опасаться, что ночная откровенность выйдет ему боком. Для непосвященного фразы на дискете не несли в себе важной информации, но именно для непосвященного. Участникам мистического действа, именуемого российским бизнесом, похвальба пьяного, куражного Тагира давала массу бесценных сведений — имена, прозрачные намеки, мелькнуло даже название банка в Толедо, где,

по контексту разговора, Тагир за минувший год намыл не меньше трех «арбузов».

— Наивно, но убедительно, — сказала Таина, внимательно прослушав дискету до конца. — Тебе как кажется, Володечка?

Кныш привычно напрягся от невероятного, вернувшегося из юности обращения — Володечка.

— Боря головастый. Но продать это будет трудно.

— Почему?

— Вслепую Рашид не купит. А когда прослушает, за что платить? Заколдованный круг получается.

— Я могу сделать копию, — вмешался Боренька, разомлевший от похвалы предводительницы. — Полуфабрикат. Компьютерный фантом.

Кныш и Таина смотрели на него в недоумении. Боренька развил мысль:

— Ну, представьте, покупатель услышит только часть записи. Остальное — пш-шик! Ему же захочется получить пленку целиком.

— Очень головастый, — уважительно повторил Кныш. — Но вы не знаете Рашида.

— Объясни, — попросила Таина.

— Он боец, а не мыслитель. Чтобы начать действовать, ему достаточно узнать об опасности. На все остальное ему наплевать. На все пленки.

— Мальчики, — прощебетала Таина. — Как приятно с вами пообщаться! Но неужели вы думаете, что мамочка, заказывая товар, заранее не подумала, как его сбагрить?

…Тем же вечером по ее поручению Кныш отправился побеседовать с Мареком Зинчуком (Протезистом), который после нелепой гибели Столяра основательно укрепился в Замоскворечье. Не по чину укрепился. Как-то быстро установил контакты с префектурой, перекупил оперов из райотдела, которые прежде работали на Столяра, и теперь не только собирал дань со всей розничной торговли в районе, но арендовал несколько помещений под офисы, открыл парочку солидных магазинов под вывеской фирмы «Версаче», короче, расположился на опустевшей территории таким образом, что шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на его метки. Тайне это не нравилось хотя бы по той причине, что двое ее дружков, занимавшихся, кстати, неизвестно чем, во всяком случае Кныш не знал, чем они занимаются, официально считалось, что связями с подмосковными группировками, — так вот эти двое никак не хотели простить Протезисту предательства в истории со Столяром, когда Марек, в сущности, принес Санька и Клима в жертву своим шкурным интересам. Из-за него погибла хорошая, простая девушка Галя Скокина, сожительница Маньяка. Ее замучили на дыбе, а ведь она вдобавок была соседкой Таины. «Дело не в моих амбициях, — объяснила она Кнышу. — Но мы тут живем, это наш район. Зачем каждый день нюхать эту вонь? Разберись с ним, пожалуйста, Володечка».

Именно в такой форме она отдавала распоряжения, но Кныш уже привык к этому. В его сознании стояли рядом две молодые женщины: одна — шлюха из ящика, кривляющаяся в каком-то ублюдочном ток-шоу, роняющая ядовитую пену из ярко накрашенного рта; и вторая — добропорядочная бандитка, по капризу сердца вступившая в неравную схватку с целым миром. Отдаленное внешнее сходство в этих женщинах угадывалось, но они не были даже сестрами. Вот эта, которая с мелодичным горловым клекотом изрекала: — Во-о-ло-одечка! — каким-то чудом избежала мутации, в ее глазах, устремленных на него, светилась обыкновенная человеческая улыбка, хотя и с оттенком шизофрении.

Кныш пошел в бильярдную, расположенную в высотке, неподалеку от Павелецкого вокзала. Сюда Протезист заглядывал каждый вечер на часок-другой, потому что считал себя мастером кия. Он здесь душевно оттягивался с самыми надежными, по его мнению, пацанами. Бильярдная, как выяснил Кныш, принадлежала грузинской группировке, возглавляемой Шато из Подлипок. То есть, можно было считать, что это нейтральная территория.

Когда-то в молодости Кныш и сам неплохо катал шары, но бильярд не был его стихией. В бильярде присутствовала некая заторможенность, которая действовала удручающе на его взрывчатую психику прирожденного рукопашника. Но с другой стороны, он не был глух к магическому смыслу несущегося в лузу костяного кругляша. В бильярдной у Шоты ему понравилось: много укромных уголков, где можно пристроиться с кружечкой пивка, небольшой ресторан и центральный игровой зал с десятью столами, с высоким потолком, паркетными полами и византийскими окнами. Публика спокойная, обстановка чопорная, аристократическая. Служители в смокингах. За вход с него взяли всего лишь две сотни и не потребовали никаких документов. Вот тебе и закрытый клуб.

Когда он пришел, заняты были только два стола, да и то за одним упражнялся сам с собой худой высокий господин с усатым лицом, поглядевший на Кныша с надеждой. Кныш не стал его разочаровывать. Ответил на немой вопрос:

— Если по маленькой, то я не против.

— По маленькой — это по скольку? — оживился усатый, похожий на алкаша с подшитой «торпедой».

— Ну, по сто баксов — годится?

— Почему нет, для разминки… Чего-то я вас раньше не видел?

— Я вас тоже, — любезно ответил Кныш.