Реквием по братве
Шрифт:
— Тина, ты ведь немного сумасшедшая, да?
— Не больше, чем ты, Володечка.
Ее глаза привычно потемнели, и она будто никуда не спешила. Вкрадчиво спросила:
— Скажи, Володечка, ты за себя боишься или за меня?
От вроде бы простого вопроса его передернуло. Еще бы понять, какой в нем заложен смысл.
— Ни то и ни другое, — сказал он. — Просто противно.
— Ах противно?.. Что же тебе противно, дружок, если не секрет?
— Не по мне все эти игры, ты же знаешь.
— Ах да, ты же чистенький, воин православный, — теперь она выдавливала слова с яростью. —
— Успокойся, Тинка.
— Я успокоюсь, Володечка, когда их развесят по фонарям по всей Москве. Не раньше того. И заруби себе на носу, дружок, или ты со мной до конца, или проваливай прямо сейчас. Скатертью дорога. Забейся в свой вонючий чулан и не дыши. Но на глаза мне не попадайся.
Кныш беспомощно провел ладонью по лицу, прогоняя наваждение. Унимать разбушевавшуюся принцессу — пустое занятие. В этом он уже убеждался много раз. Хуже другое. Он не мог с ней расстаться, это было выше его сил.
— Ладно, чего там, поехали, — пробормотал, отворачиваясь.
Когда выходили, в дверях случилось чудное. Таина вдруг обернулась, почти одного роста была с Кнышем, обвила его шею руками и крепко поцеловала в губы. Вытерла ему губы ладошкой.
— Помада.
— Ага, — сказал Кныш. — Французская.
Таина представила его как коллегу, и по тому, как Люсьен Ивановна лишь бегло мазнула по нему взглядом, можно было догадаться, что она не в себе. Обычно на нового мужчину она реагировала резко: как-то вся вспыхивала призывным светом, а тут — полное равнодушие. Похоже, крепко ее шарахнуло.
Хозяин вот-вот должен был подъехать.
Уселись за маленький, орехового дерева стол в гостиной — вино, водка, легкие закуски, — и Таина сказала:
— Володя в курсе. Можешь его не стесняться. Он нам при определенных обстоятельствах поможет.
Тут Люсьен Ивановну и прорвало. Едва справляясь с рыданиями, она поведала, что после того, что произошло, она, наверное, никогда не сможет доверять людям. Но это даже не главное. Она опасалась за рассудок мужа. Он целый день не выходил из кабинета, ничего не ел, кому-то без конца названивал, потом вдруг молча собрался и укатил неизвестно куда. При этом — представляешь, Тина? — вырядился в джинсы и старую лыжную куртку, которую она собиралась отдать садовнику. Когда же она попыталась его остановить, он так сильно толкнул ее в грудь, что остался синяк. Люсьен Ивановна собралась продемонстрировать синяк, взялась за ворот кофты, но вовремя спохватилась, ожгла Кныша на сей раз более заинтересованным взглядом.
— Тина, дорогая, у меня просто не укладывается в голове! Ограбить такого человека! Который столько сделал добра для этой страны. Боже мой, где же были наши глаза?!
Таина сочувственно моргала:
— Много взял денег?
— Деньги, да… Там еще что-то было, сама не знаю. Какой негодяй!.. Нет, не могу поверить… Что он тебе сказал, Тинуля?
— А тебе он разве не звонил?
— Прячется… — Люсьен Ивановна вдруг светло улыбнулась Кнышу. — Натворил дел — и скрылся… Тина, объясни хоть, зачем ему это понадобилось? Деньги — я понимаю. Он человек творческий, у него повышенные запросы… Но
— Не так все просто, Люся. Как я поняла из его путаных речей, он и сам не рад, что так получилось.
— Еще бы! — иронически воскликнула хозяйка, невзначай положив руку на колено Кнышу. Тот сидел истуканом, с чашкой кофе в руке. Холодно покосился на сверкнувшую в проеме кофты пышную грудь. Подумал: азартная баба.
— Мы не так дружны с ним, — сказала Таина, — чтобы откровенничать. Чисто литературное знакомство. Но мне кажется, на него на самого наехали и чего-то требуют.
— Кто наехал?
— Наверное, очень плохие люди, раз он так испугался.
— Испугался?
— Конечно, он это сделал со страху. Что еще может подтолкнуть влюбленного молодого человека на такой поступок?
— Он влюблен?
— Люсечка, ты же сама все прекрасно понимаешь. Он от тебя совершенно обалдел.
В задумчивости поглаживая колено Кныша, Люсьен Ивановна мечтательно заулыбалась.
— Действительно, мне казалось, между нами есть какая-то духовная близость. Он мне, в сущности, как младший брат… Но неужто несчастный воришка не понимает, что не сможет долго скрываться? Муж его найдет. Он уже поднял на ноги всех своих друзей из органов. Ты ведь представляешь, Тина, какие у него связи?
— Его-то найдут, но живого или мертвого? И будут ли при нем бумаги — вот в чем вопрос.
— Типун тебе на язык, дорогая… А что вы думаете по этому поводу, Володя?
Кныш снял с колена шаловливую ручонку, поцеловал и положил рядом с пепельницей.
— Меня Таисья попросила поучаствовать, но на самом деле я в ваших бандитских делах — ни бум-бум.
— А с Александром вы знакомы?
Кныш ответил так, как научила Таина:
— Шапочно. Талантливый мальчонка, ничего не скажешь. Но я таких не люблю.
— Почему?
— Им слишком легко все дается. Женщины, деньги — все к их услугам. Гений! А вот ты попробуй добиться чего-нибудь собственным трудом, тогда увидим, что ты за человек и какая тебе цена.
В этот момент в гостиную ворвался запыхавшийся Иноземцев. В распахнутой лыжной куртке, тучный, с распаренным, как после бани, розовым лицом. Казалось, никого не увидел, кроме Таины. К ней кинулся.
— Ну, что?! Говорите, Таина Михайловна. Я слушаю.
Кныш поразился выражению ее лица: холодок презрения будто окутал ее щеки нежным румянцем, она не собиралась скрывать своего отношения к государственному борову. Больно кольнуло сердце. Где-то совсем рядом маячила беда, которую он не сумеет отвести. Никто не сможет спасти заигравшуюся, сумасшедшую рыжую принцессу.
— У вас какие-то неприятности, Федор Герасимович? — спросила Таина. — Вы даже не поздоровались.
Иноземцев тряхнул башкой, будто отгоняя слепня.
— Извините, господа, я действительно немного того… То да се… Того гляди, кондрашка схватит. Да-с.
— Может быть, пропустишь глоточек? — предложила Люсьен Ивановна с каким-то неловким смешком. Но Федор Герасимович уже исчерпал ресурсы светского поведения. Опять уставился на Таину, буравил ее маленькими глазками из-под лохматых, а-ля Брежнев, бровей.