Реквием в Вене
Шрифт:
— Вы должны узнать кое о ком, — продолжила она с придыханием в своей обычной манере.
Гросс медленно сбрасывал с себя пелену чар, которыми его окутывала молодая женщина, настолько очевидна была ее техника расстановки ловушек.
— Прошу вас, продолжайте, — изрек он выдержанным тоном превосходства.
Девушка, как будто уловив, кто взял бразды правления в свои руки, опять откинулась в своем кресле.
— У меня — и я не собираюсь хвастаться — множество поклонников. Среди них есть некий Хайнрикус фон Траттен. Он происходит из старинной немецкой семьи. В его случае частица «фон» унаследована, а не куплена. Фон Траттен настаивает, чтобы я называла
Она победно улыбнулась Гроссу, но тот уже укрепил свою оборону против пленительной мощи фройляйн Шиндлер и сосредоточился только на имеющейся информации.
— Да-да, — нетерпеливо произнес он.
— Как я уже сказала, фон Траттен немецкого происхождения. Я полагаю, как и вы, доктор Гросс.
Когда он не ответил, девушка продолжила свой рассказ:
— Для господина фон Траттена такое происхождение не просто вопрос гордости, но и нечто такое, что нуждается в защите, если вы понимаете меня.
— То есть у господина фон Траттена есть определенные склонности, предпочтения? — деликатно предположил Гросс, не желая вспугивать пташку до того, как она снесет золотое яичко.
— Совершенно верно.
Берта прервала их:
— Извините, но это для того, чтобы я могла использовать правильное слово для дела. Здесь мы говорим об антисемитизме, не так ли?
— Да, — подтвердил Гросс, бросая уничижительный взгляд в сторону Берты. — Я полагаю, что фройляйн Шиндлер имеет в виду именно это.
— Поймите, — быстро добавила Альма, — само по себе это не является чем-то таким, что возбуждает подозрения. Многие придерживаются того мнения, что в Вене слишком распространена еврейская собственность, от промышленности до газет.
— Вплоть до адвокатского дела, — тихо проговорила Берта, но это прошло незамеченным.
— Однако же каким образом это связано с господином фон Траттеном?
— Видите ли, он обнаружил глупую фотографию, которую я ношу с собой. Некоторые мои друзья, зная о моем глубоком уважении к господину Малеру, предприняли немалые усилия, чтобы добыть портрет, подписанный им. Несколько недель назад, сидя рядом с ним на ужине в «Цукеркандлз», я открыла свою сумку, и он увидел там фотографию Малера. Естественно, мы начали беседовать о реорганизации, затеянной маэстро в Придворной опере, о его таланте. То есть я стала говорить о его гениальности. Я была уверена, что господин фон Траттен в состоянии точно оценить мои чувства, понять мою приверженность искусству Малера, возможно, даже самому человеку, хотя я никогда не встречалась с ним. Господин фон Траттен внезапно разразился ужасающей тирадой о проклятии еврейской расы и о том, как должен быть уничтожен каждый еврей, который когда-либо помышлял осквернить прекрасную арийскую девушку. Вот точное выражение, которое он употребил: должен быть уничтожен. От этого действительно мурашки бегут по коже.
— А почему вы не упомянули об этом в вашей первой беседе с адвокатом Вертеном? — спросил Гросс.
— Иногда люди говорят что-то в горячке. Я не была уверена в его истинных намерениях. Но видите ли, с этого вечера господин фон Траттен продолжал преследовать меня. Я полагаю, что он ухаживает за мной, хотя я не давала ему повода для оптимизма в этом отношении. Этот человек — самая настоящая жаба, невзирая на его «фон» и семейное состояние. И он продолжает донимать меня моим уважением к Малеру, беспрестанно спрашивая, как поживает «мой еврейский мейстерзингер». Откровенно говоря, меня не волнуют его намеки. К тому же, если быть честной, у него дурно пахнет изо рта.
— Я не думаю, что это дает основание для судебного преследования, барышня, — сказал Гросс.
Но она была совершенно серьезна.
— Но я и не имела в виду ничего такого.
— Хорошо, что вы пришли ко мне с этой дополнительной информацией, фройляйн Шиндлер. У нас имеется перечень лиц, которых мы намерены опросить; имя господина фон Траттена будет добавлено к нему.
— Вы полагаете, что Малер в опасности? — Ее глаза блеснули при этой мысли.
— Мы рассматриваем эту возможность совершенно серьезно, — веско сказал Гросс.
— Чудесно. — Внезапно она поднялась, протянув руку Гроссу. — Я так потрясена тем, что вас привлекли к этому делу, доктор Гросс. Я знаю, вы все расставите по своим местам.
И она ушла в вихре юбок и облаке аромата духов, не заботясь о таких низменных вещах, как плата за оказанные услуги.
— С такой силой надо считаться, — заметил Гросс после того, как захлопнулась наружная дверь.
Берта кивнула.
— Не хотел бы я быть тем мужчиной, на которого барышня имела бы виды, — присовокупил далее Гросс. — Его шансы не попасть в ее сети очень невелики.
Позже тем же самым днем Берта сидела в одиночестве в конторе своего мужа, изучая ответы, которые она получила на объявление, напечатанное в «Австрийском юридическом журнале», в поисках нового члена коллегии адвокатов, специализирующегося в области завещаний и доверительного управления. В наличии было четыре обещающих кандидата, хотя все, за исключением одного, могли освободиться лишь через несколько недель. Тот, который мог приступить к исполнению своих обязанностей немедленно, был адвокатом из Линца, неким Вильгельмом Тором со степенью, полученной в Берлинском университете. Уроженец Вены, он, похоже, горел желанием вернуться в места своего рождения и к тому же жаждал поступить на фирму с репутацией адвоката Вертена.
Благие намерения Тора были подобающими случаю, послужной список — впечатляющим, а его немедленная готовность — как нельзя более отвечающей положению дел; все это, вместе взятое, заставило Берту взяться за перо и написать ему письмо для отправки утренней почтой. Адвокат Вертен будет рад пригласить господина Тора на собеседование, сообщала она. Ничего, что Карл будет отсутствовать; она знала, какого рода работник требовался им для фирмы.
«Будем надеяться, что господин Тор во плоти так же хорош, как и на бумаге», — подумала она, ставя свою подпись с черточкой за своего мужа.
Берта взглянула на тисненую шапку на фирменном бланке, ей нравился основательный, исполненный силы, безо всяких завитушек современный шрифт; Карлу не подходил ни старонемецкий, ни готический шрифт. Да, у ее мужа была барочная сущность, чувствительная душа, слишком часто прячущаяся за слишком цветистым многословьем; но как избежать этого, если ты рожден в Австрии? Но ее мягкое поддразнивание относительно его старомодного языка, ее колкие замечания по поводу его двойственного отношения к монархии и прежде всего ее поощрение возвращения мужа к уголовному праву и занятия его вновь обретенным увлечением — расследованиями — все это служило тому, чтобы позволить ему выйти из его официальной внешней оболочки и сделать их союз прочнее, глубже.