Реквием
Шрифт:
– Лихачев не заходил за границу возможного. Не дразнил гусей. Не считал зазорным промолчать, когда ничем не мог помочь. Не боролся с властью, но умел жить так, будто ее нет, да еще умудрялся делать людям много полезного. Голова!
– И я, не проникаясь религиозным понятием «искупительная жертва», проявляла себя в допустимых пределах. И кое в чем преуспела. Хотя бы в борьбе за выполнение правил техники безопасности.
– И это уже полдела. А если еще вкупе с социальным пакетом для пенсионеров, так это уже много.
– Не готовы они были работать со специалистами с высоким уровнем
– Не слишком ли я много желчи выливаю на этих стервецов? Они не стоят моего здоровья! Только обидно, когда «великие идеи» в дурной среде вырождаются в лепет.
«Иронизирует над собой. За что и люблю», – подумала Лена. А вслух сказала задумчиво:
– Ниспровергаешь авторитеты? За неуважение к руководителям иногда приходится платить слишком большую цену. Жить так, чтобы ни от кого не зависеть, не получается. Начальники кажутся плохими, пока не появляются еще худшие. Выбирать их нам не приходится. Только и они тоже зависимы от тех, кто выше. Рассуди сама: звонки, просьбы, приказы… С системой трудно бороться, но надо.
Но Инна не отреагировала на замечание. Не стала вникать, где Лена шутит а где всерьез говорит.
– Боялись они твоих командирских замашек, Инесса! Тебе ли с твоим оптимизмом ныть и канючить! Сравнения они с тобой не выдерживали. Не было тебе там равных. Положение избранной неминуемо привлекало «всеобщую» неприязнь «некоторых». Тем более что ты постоянно шерстила нерадивых даже среди блатных, способных увиливать от любой предложенной им работы. Есть такая редкая категория неисправимых людей. Они без проволочек поднимали хай, начинались интриги, разборки и тебе же твоя положительная особенность выходила боком. Знакомая картина. Тебе оставалось мысленно бичевать себя за проявленную активность. К серости все ровно относятся, но если ты что-то из себя представляешь, сразу появляются «поклонники» и завистники. Иначе не бывает. Это жизнь. И как ни поступи, всегда найдутся коллеги, которые в любом случае осудят. Какая уж там непогрешимость… Как правило, обвиняют те, кто сами далеко не идеальны, – согласилась с подругой Лена.
– Я не боялась быть собой и не хотела, чтобы обо мне говорили: «Она похожа на того-то…» Я – единственная и неповторимая! Но мне всегда хватало ума всерьез не относиться к похвалам.
«Да ну?» – подумала Лена и удержалась от комментария.
– Хоть я жила рискованно, остро и конфликтно, в знаменосцы не рвалась, а мне на пятки наступали, тормозили. Видели во мне конкурентку, боялись, что мне по заслугам достанется то, на что они претендовали.
– Не шла у них на поводу, но твой мягкий светлый юмор обугливался до иронии и сарказма.
«Похоже, моя болтовня не вызывает у Лены протеста. Она сочувствует мне», – обрадовалась Инна.
– Это надо же было так уметь губить людей!
– Дураки и сволочи были во все времена, – спокойно заметила Лена. – Мой первый шеф тоже пытался меня эксплуатировать, давая писать одну статью на двоих. Зная мою ответственность, понимал, что я не смогу допустить, чтобы статья вовремя не вышла, и поэтому напишу не только свою часть, но и ту, другую, за блатного.
– И что толку было с ними препираться? Как уличишь, если на руках недостаточная доказательная база? Гадили тишком, из-за угла: одних настраивали против других. Обычный прием. Открыто чинить препятствия не решались. Ох уж эти мне закулисные игрища, прихоть злой подлой кучки разрушать судьбы порядочных людей! А слова к делу не пришьешь. Я имела неосторожность, как ребенок, бросать им в лицо правду-матку. Но только иногда, когда очень заслуживали. Не за себя билась, по мере сил помочь безгласному коллективу хотела уже хотя бы тем, что открыто высвечивала проблемы. Нет, я, конечно понимала, что это наивно, безрассудно, бесперспективно. Но то были «знаковые» события! И было в них нечто!
К сожалению, во всех «войнах» за правое дело, как правило, побеждали подонки. Решающее слово редко было за мной. Таков сложный и печальный рисунок моей судьбы, – с трагической усмешкой заключила Инна. – А рядом со мной было много бросающихся на амбразуру только при твердой уверенности, что там нет пулемета. Есть что вспомнить и есть что забыть. Да ну их… на все буквы алфавита.
А потом, когда ушла в тень, началась обычная заоконная жизнь, и надо было искать лазейки, как-то из этой ситуации выходить, чтобы не пробавляться от пенсии до пенсии… И вдруг добавила развязно, весело, с вызовом:
– О своей поразительной скромности я могу говорить часами! И о ярком уме тоже.
Лена оценила юмор подруги, улыбнулась, но ответила то ли подчеркнуто-деловым, то ли привычным начальственным тоном. И, похоже, не заметила этого.
– Так жизнь устроена: победа одних всегда оборачивается безусловным поражением других. Отсюда, сама понимаешь…
– Высшая сила наделила тебя даром осуществлять свои мечты. Похвались своими очередными победами, – попросила Инна.
Лена повела затекшими плечами:
– Если только над собой.
– Иметь такой диапазон достоинств и возможностей и остаться скромнягой, не афишировать свои успехи? Я негодую!
Губы Лены едва раздвинулись в насмешливой улыбке:
– Не быть в восторге от себя с детства приучена.
– А для меня настроение – вещь непрограммируемая. Я – спичка.
Печаль была естественным состоянием твоего детства. В ней было и утешение, и невозможность не прислушаться к себе, не задуматься. Но ни хитрости, ни лукавства в тебе не сформировалось. Если надо, ты – непобедимая крепость. Если надо – торпеда или напротив – стабилизатор.