Реквием
Шрифт:
– Лена, случалось тебе больно ошибаться в людях? Сбои часто бывали?
– Конечно. И по моей глупости, и по наивности. Потому что хотелось думать о тех людях лучше, чем они были на самом деле. Я знала, что они плохие, но давала им возможность проявить себя положительно. Надеялась, что поймут, а они подводили, лишний раз доказывая этим, что взрослого направить по правильному пути гораздо труднее, чем ребенка. А иногда и невозможно. И я запоздало раскаивалась в своей бесхарактерности, в том, что позволила излишней мягкости и доверчивости восторжествовать над разумом. Правда, доверяя, я рисковала только собой, никого не подставляла, потому что страховалась,
– Помнишь слова Че Гевары: «Я рискую только своей шкурой!»
– Вот-вот.
– Не хочется показаться неблагодарной судьбе, но всем своим трудовым успехам я бы предпочла увидеть себя в кругу большой прекрасной семьи. Счастье – в конце жизни увидеть отрадный результат своей осуществленной мечты юности. У тебя получилось. Жизнь не позволяет современной женщине быть только женщиной, заниматься домом, детьми. А зря. Ведь это гигантская и благодарная работа: читать с детьми книги, обсуждать, закладывать в них нравственные основы, способствовать их увлечениям, следить за развитием! – сказала Инна, глядя в потолок.
Обычно, говоря о мелочах, близкие в чем-то люди осторожно подходят к самому важному, что происходит в общении между ними – к соприкосновению душ. А Инна совершенно неожиданно, как бы вдруг, поделилась истинной мечтой, впервые открыла свою тоску по большой семье, по несостоявшемуся материнству. Эта тема у них с Леной была под запретом. Именно в минуту великой грусти своевременным словом сочувствия легче всего было бы пробиться в Иннино доверие, продолжить разговор, но Лена так растерялась, что не рискнула потревожить самое болезненное. Она побоялась причинить подруге боль. А может, у нее сработала естественная защита усталого мозга, которая сама, оберегая психику, переводила его в режим торможения.
Инна после некоторой паузы-замешательства обиженно подумала: «Говорит со мной, а думает о чем-то своем, вот и не переключилась». И продолжила несколько в другом ключе:
– Женщина может чувствовать себя счастливой, если она сумела полностью проявить себя в четырех главных ипостасях: любимая, любящая, мать и карьера. Да и хорошо бы иметь более-менее приличное детство. Кто меня по жизни любил? Мать и бабушка? Но как-то по-своему… Мужья? Тоже как-то не по-настоящему. А тебя можно ли назвать счастливой? Лишенная родительской ласки. Только дети и любили. А мужчины? Все какие-то не те. Эх, жизнь! «Ты полынь-трава – горькая, как осока-нож стойкая». Ё-моё! А кого я любила?
Инна задышала тяжело и судорожно, и не стала перечислять.
– И все-таки я жила с жадным любопытством. Все хотела познать, всюду успеть. Язык, правда, на цепь не приковывала.
– Вот видишь, все у тебя хорошо, а говоришь, что ты человек-трагедия. Сделай ручкой своим давним врагам и завистникам. Пока к чему-то стремишься, всегда находится кто-то, кто тебя за что-то ненавидит, если даже ты его не трогаешь. И даже когда уже ни к чему не рвешься, а просто спокойно длишь свои дни, то все равно кому-то может не понравиться, что живешь ты тихо и, наверное, по-своему счастливо. Злая зависть – препоганая штука. Непродуктивное качество. Зависть съедает самого завидующего. Холодно душе рядом с таким человеком. Я вторую жену моего деда вспомнила. Не работала, детей не воспитывала, не ощущала чужую боль острее, чем свою, или хотя бы на том же уровне. Небо коптила. Чем жизнь заполняла? Сплетнями, досужей болтовней, недовольством. Чужую семью разрушила, а своего счастья не создала. Зачем жила? Что хорошего сделала? Каково было ее предназначение?
Казалось, не с Инной беседовала Лена, а с кем-то другим,
– Что там ни говори, а при ближайшем рассмотрении многие из тех, с которыми ты воевала, оказывались не такими уж плохими. Не понимали они тебя. Может, мнительность их подводила или стереотипы. Я без знака минус говорю, без подтекста.
– Я пересаливала?! – вознегодовала Инна.
– Они обыкновенные люди.
– Они не знали мое истинное лицо, по себе меня мерили и постоянно доставали, – упрямо заявила Инна. – Люди часто приписывали мне то, как они вели бы себя сами, будь они на моем месте.
– Не горячись. Легче смотри на прошлое. Вспомни, сколько хороших людей встретилось на твоем пути вчера, позавчера, год назад. Тем более что о многих, когда-то обижавших тебя, можно сказать: «Иных уж нет, а те – далече».
Помнишь Лару. Я хотела бы ее увидеть. Один мой верный друг о ней как-то хорошо сказал: «Вроде нет в ней ничего особенного, а оторваться не могу. Такова сила ее обаяния. Счастлив тот, кто будет рядом с ней». И от этих его слов пахнуло на меня таким давним, выстраданным счастьем! Лара была тайной любовью всей его жизни. Она не знала об этом. Слышала, что не повезло ей найти свое счастье. И так бывает. Я теперь часто мысленно обращаюсь к тем, с кем меня связывала давняя студенческая дружба. – Лена вздохнула и прикрыла веки. В уголках ее губ резко обозначились морщинки.
– И в наше время были всякие… – заметила Инна. – Артиста Анофриева вспомнила. Помнишь, мы вместе ходили на его концерт? В молодости раза два хорошо мелькнул на экране. С песнями из «Бременских музыкантов» серьезно засветился. Его коронный номер! Но не любила я его, хвастуна. Всё я да я…
– Народный уже.
– Недавно он в интервью по телеку хвалился, что женщину ударил. Таким тоном говорил, будто подвиг совершил. Я опешила. Лицо мое горело, словно он меня подлым хлыстом из-за угла стеганул. Чем гордится?! Я от пьяных мужчин не слыхала подобной мерзости. Долго не могла оправиться от гадливости. А самовлюбленный индюк продолжал откровенничать, изгаляться, утверждая: «А как же, иначе и не могло быть!..»
– Прекрати. Не могу больше такое слышать. Хочу чем-то отвлечься.
– Что ты меня уговариваешь? Я не хуже тебя знаю, что хороших людей больше, чем плохих, но дай мне сегодня поскулить, чтобы завтра чувствовать себя на высоте.
«Агрессивная, но такая вопиюще беззащитная», – с болью подумала о подруге Лена. Она хотела повторить свою мысль вслух, но поняла, что она прозвучит иначе, без искреннего душевного надрыва. Лена разозлилась на себя и промолчала.
Инна выдержала паузу, а потом в сердцах сказала:
– Я же никогда никому ничего плохого не делала! Достоинство свое пыталась защищать. Сколько раз хотелось мне вскричать: «Люди! Люблю я вас, чёртушки вы мои!» Но не могла.
– Боялась, что осмеют?
– Выходит, что так.
– Разрешаю поплакаться. Мне тоже часто доставалось ни за что ни про что, особенно когда работала в профкоме. Люди почему-то считали, что если я сама правильная, то и их должна стараться переделать. Но почему именно подлым путем? Я пыталась помогать, выручать, подсказывать, объяснять. По молодости наивно полагала, что люди поймут, что не стоит опаздывать, быть недобросовестными, безответственными. Вскоре убедилась в бесполезности этих методов. На лодырей и прогульщиков действовали только штрафы и пусть временное, но понижение в должности. Не переживай. Человек обретает истинную цену лишь в достойном окружении. Мы с тобой в людях искали настоящее, что приводило бы нас в храм их души. А жизнь прожить, никому не причиняя вреда и боли, нечасто удается.