Реквием
Шрифт:
Уилл ненадолго задумался.
— Мы вам поможем. А потом вы окажете услугу нам. Когда придет время, вы не должны выполнять требования короля. Вы не только не распустите Темпл, но и будете его защищать. Кроме вас, это сделать некому.
— Нет! — Бертран ничего не соображал от ужаса и все повторял имя сына. Снаружи зазвонил колокол, слишком рано для службы полуночия. Видимо, служка поднял тревогу.
— Послушайте меня, ваша милость. — Уилл согнулся, заставив архиепископа посмотреть на него. — Раулю не причинят вреда. Вы будете вести себя так, чтобы Филипп ничего не заподозрил. А затем, когда сядете на трон, мы освободим вашего сына и король потеряет над вами власть.
— Вы освободите моего сына? — В глазах Бертрана вспыхнула надежда. — Вы можете это сделать? Так освободите его сейчас!
— Нет. Филипп должен быть спокоен. Рауль получит свободу, когда вы сядете на трон и станете полноправным понтификом. Тогда король уже ничему не сможет помешать.
— А Ногаре? — выдохнул Бертран, рывком поднимаясь на ноги, когда в коридоре послышались возбужденные голоса. Робер поспешно задвинул на двери засов. Через секунду в нее начали колотить кулаками. Бертран посмотрел на Уилла. — Я слышал, папа Бонифаций умер от расстройства после бунта в Ананьи, который устроил министр. И ходят темные слухи, будто к смерти папы Бенедикта тоже приложил руку Ногаре. Он способен проделать то же самое и со мной.
— Доверьтесь мне, ваша милость. И я спасу вашего сына.
— Хорошо, — пробормотал Бертран. — Хорошо.
Дверь в его покои с шумом распахнулась.
29
Замок Винсеннес, королевство Франция 9 апреля 1305 года от Р.Х.
Въехав в лес, Филипп погнал коня быстрее. Свита едва поспевала за ним. Проникающие между деревьями лучи солнца окрашивали изъезженную дорогу в золотистые тона. Филипп знал этот лес хорошо. Он здесь рос. Лазал с братьями на дубы и каштаны, учился верховой езде и охоте. Здесь он за много лет до Мейден выпустил своего первого сокола. Воспоминания о тех днях делали его свободным. Он на время переставал быть взрослым, быть королем, отодвигались назад все заботы. Филипп снова чувствовал себя молодым каждый раз, когда ехал по знакомой дороге к замку, оставив позади неопрятный шумный город.
А сегодня имелся еще один повод для радости. На нем не было противной власяницы. Филипп не надевал ее почти две недели, и кожа на спине начала заживать. Удачная поездка в Бордо ободрила его настолько, что он позволил себе короткую передышку. Ежедневное укрощение плоти с каждым месяцем переносилось все тяжелее. Нырнув в зеленые дебри, он наслаждался свежими лесными ароматами и пением птиц. Тут в лесу он с братьями когда-то охотился на оленей и кабанов. В тени мощных деревьев он впервые робко ласкал Жанну. А потом среди этих деревьев бегали и резвились их дети.
Завидев впереди серые башенки замка, Филипп перевел коня на легкий галоп. День стоял ветреный и ясный, идеальный для охоты. Он решил устроить ее завтра, только с сокольничим Генри и несколькими избранными придворными. Он уже предвкушал непередаваемое ощущение удовлетворенности после удачно выпущенной стрелы или когда сокол настигал цель. Государственные дела редко доставляли ему такое удовольствие. Там все было запутанно и сложно. А в последнее время его невероятно измотал затянувшийся конфликт с Римом, непримиримость Бонифация и упрямство Бенедикта. Теперь, кажется, впереди забрезжил просвет. Ногаре в Италии следит, чтобы кардиналы проголосовали за Гота. И тогда, если только не случится ничего непредвиденного, он наконец сможет укрепить свое королевство и, что более важно, обеспечить спасение души.
Улыбаясь, Филипп въехал в ворота замка, не замечая встревоженных взглядов стоявших на страже гвардейцев и странного поведения слуг, поспешивших из конюшни взять его усталого коня. Он ничего не замечал, пока не вышел мажордом вместе с ближайшими советниками. Филипп резко остановился, улыбка с его лица исчезла. Он посмотрел на их печальные лица и почувствовал беду.
Вначале король подумал о своей любимице Изабелле и наследнике Людовике. Должно быть, даже произнес их имена вслух, поскольку мажордом отрицательно покачал головой.
— Сир, мне прискорбно вам это говорить, но королева…
Мажордом не закончил. Ничего не слыша, Филипп ринулся мимо него к покоям супруги.
Королевский дворец, Париж 12 апреля 1305 года от Р.Х.
Потоки воды с крыш превратили улицы в болотные топи. По свинцовому небу плыли низкие, набухшие дождем тучи. Башни Нотр-Дама терялись в туманном мраке. Стоял такой холод, что купцы закрыли ставни на окнах своих лавок. На рыночной площади осталась лишь горстка торговцев. Сгорбившиеся под навесами, они вяло окликали спешащих мимо горожан. Голубое небо и восхитительное тепло последних нескольких недель, казалось, канули в далеком прошлом. В Париж вернулась зима.
Уилл спешился во дворе и поискал глазами слугу, намереваясь передать коня, но никого под рукой не оказалось. Пришлось самому вести его в конюшню. Он весь день провел в седле, промок и был заляпан грязью, но его беспокоило лишь одно — до сих пор не придуманная подходящая причина отсутствия. Любое объяснение, приходившее ему на ум, при недолгом размышлении начинало казаться явной ложью. Отправляясь с Робером в Бордо, он объяснил Пьеру Дюбуа, будто получил от Уильяма Уоллеса приказ ехать в Лион на встречу с человеком, который обещал дать шотландскому сопротивлению денег. Дюбуа безразлично кивнул, его мысли были заняты другим, но Уилл знал — Филипп начнет допытываться. Он надеялся вернуться раньше короля. Так бы оно и случилось, если бы не события в Бордо.
Когда в покои Бертрана де Гота ворвались каноники с вооруженными слугами, архиепископ находился в прострации. Уилла с Робером посадили в подвал, где они провели несколько дней. Затем архиепископ опомнился и их отпустили, ничего не спрашивая. Теперь Уилл был уверен — король уже во дворце и обязательно спросит, куда и зачем он ездил.
В конюшне прятались от дождя несколько конюхов. Негромко переговариваясь, они лежали на сене, но при появлении Уилла вскочили на ноги.
— Извините, мессир, — сказал один, взяв поводья коня. — Я не видел, как вы приехали.
Уилл осмотрелся. Запустение во дворе казалось очень странным. Обычно и в дождь, и в снегопад там всегда царило оживление. Люди сновали туда-сюда по своим делам.
— Где все?
Конюх замялся. Ответил другой, постарше:
— На похоронах, мессир.
— Похоронах?
— Королевы, мессир, — добавил молодой, удивленно глядя на него.
Уилл не верил удаче. Появилась надежда, что в скорби Филипп забудет о Темпле и он получил время что-то спланировать. Уилл знал, как близки были Филипп и Жанна. Но могло получиться и так, что горе не отвлечет короля, а сделает более целеустремленным. Уилл вспомнил об Эдуарде, который, потеряв любимую супругу, стал еще более жестоким. Следом вспомнилась и собственная тяжелая утрата, когда после гибели Элвин он на многие годы погрузился в пучину отчаяния. Нет, его надежды напрасны. Как поведет себя Филипп, предсказать нельзя.