Реквием
Шрифт:
— Действительно глупо.
— Впрочем, как все остальное, — вставляет юноша.
— «Все»?
— А разве нет? Люди суетятся, обзаводятся всяким барахлом, копят деньги на квартиры, покупают машины и, едва успев нажить все это, умирают. Ну разве не глупо?
— Да, конечно, если все сводить только к машинам да барахлу. Но жизнь не только в этом.
— В чем же еще? В красоте и благородстве?
– В его тоне улавливаются нотки раздражения.
– - Красота и благородство встречаются преимущественно в книгах.
— Ну хорошо.
— Никак. Прежде я думал стать журналистом, а теперь и на это махнул рукой, хотя... если не будет слишком трудно, то, может, и стану... Впрочем, не все ли равно, кем быть, журналистом или учителем...
— А как твои университетские дела?
— Так себе... Во время зимней сессии схватил две двойки.
— Значит, тебя лишат стипендии.
— Проживу как-нибудь; и без стипендии.
— А чем ты занимаешься в свободное время?
— Ничем.
— Так-таки ничем?
— Сижу себе.
— В кафе?
— В кафе или дома...
— Читаешь?
— Читаю. Только не учебники. Не знаю почему, но в последнее время с учебниками я не в ладах.
— А комсомольская жизнь?
— Комсомольская жизнь? Осенью меня чуть было не исключили.
— За что?
— А за то, что не захотел поехать с бригадой на стройку... И еще за какие-то пустяки...
— Да-а... — вздыхаю я в третий раз. — Безотрадная картина.
— Не спорю, — пожимает плечами Боян.
Он не возражает и вообще ничего не говорит, потому что, очевидно, с самого начала догадывается, куда я клоню. Поэтому я прихожу к мысли, что пора наконец приступать к главной теме.
— Кафе и все прочее — это еще не самое худшее, -замечаю я. — Но вот конкретно кафе «Ялта» и тамошняя компания могут и в самом деле оказаться для тебя роковыми.
— Давайте не будем драматизировать... — тихо возражает Боян.
— Да, да, разумеется, — добродушно соглашаюсь я. — Беда, однако, в том, что ситуация, в которой ты находишься, действительно драматична, чтобы не сказать трагична.
— Вот, оказывается, до чего я докатился! — вскидывает брови молодой человек.
— К сожалению, ты действительно не отдаешь себе отчета, до чего ты докатился. Тут многое, очевидно, объясняется тем, что ты еще многого не знаешь. Но главная беда заключается в том, что ты просто утратил чувство реальности.
Он молчит, терпеливо ожидая, что же будет дальше.
— Ты только что рассказывал мне про то, как случайно поскользнулся и получил на память эту небольшую ссадину. Но послушай, мой мальчик, ведь ты теперь снова поскользнулся, в переносном смысле конечно, да так поскользнулся, что и в самом деле можешь очутиться... не знаю где... Мало того, один из твоих дружков по «Ялте», некий Пепо, недавно всучил тебе тысячу левов...
— Это касается только меня и Пепо.
— Ты так полагаешь, только зря. Потому что деньги, которыми Пепо поделился с тобой и не знаю с кем еще, он украл у своего отца.
— Вы меня ставите в очень неловкое положение... Я же не просил...
— Ты сам себя поставил в неловкое положение... И дело тут не в деньгах... Деньги ты мне вернешь, когда сможешь, однако тебе хорошо известно, что есть и другие вещи, более серьезные.
Боян молчит, потупя взор.
— И по поводу их тебя уже дважды вызывали в милицию, не так ли?
Он не говорит ни «да» ни «нет», все так же неподвижно глядя перед собой.
Я собираюсь продолжать, только вдруг, безо всякой надобности, снова вспоминаю тот вечер в пастушьей хижине: холодное дыхание ночи, хлещущий дождь снаружи, красные огоньки сигарет и до странности неожиданный вопрос Любо: «Эмиль, а что бы ты сделал, если бы твой сын стал предателем?»
Глупости, дорогой мой. Ты лучше скажи, что нам теперь делать, когда твой сын стал наркоманом.
ГЛАВА 2
— Этот центр в Мюнхене конечно же должен быть обезврежен, -- произносит генерал. — И разумеется, искать подходы к нему надо крайне осторожно. Кого туда послать, ума не приложу...
Он напряженно всматривается в пространство светло-голубыми глазами, почти неприлично голубыми для генерала. Потом оборачивается ко мне, щурится и говорит:
— Тебя, что ли?
Шеф всегда щурится, когда хочет скрыть веселые огоньки в глазах, но мне хорошо знакомы привычки генерала, и нет надобности следить за его взглядом.
— Вы шутите, — тихо отвечаю я.
Генерал берет одну из своих подопревших, выветрившихся сигарет, долго рассматривает ее, словно колеблясь, то ли закурить, то ли нет, потом кладет ее обратно и откидывается в кресле.
— Сегодня утром мы говорили с генералом Антоновым из контрразведки и решили возложить на тебя одну задачу, которая несколько оторвет тебя от бумажных дел. Тем более что ты уже располагаешь некоторыми данными, полученными, правда, по другой линии, о достойных внимания объектах.
В моем взгляде явное недоумение, но я молчу.
— Я имею в виду наркоманов, упомянутых третьего дня, когда речь шла о сыне Ангелова. Кстати, он уже порвал с этой шпаной?
— Почти. Во всяком случае, старается избегать их.
— Ясно: он будет их избегать, а они будут искать его общества... Но об этом позже. Сейчас интересно другое: последнее время к этой шайке стал липнуть какой-то западный турист. Молодой человек, мать — болгарка, отец — иностранец. К нам приезжает уже второй раз и в обоих случаях через Стамбул. У них теперь мода ездить в Стамбул глотать наркотики. Но этот наезжает в Болгарию, остается тут по месяцу и'больше, вступил в связь с одной девчонкой из этой же шайки и, что особенно бросается в глаза, поддерживает контакты с их посольством.