Реквием
Шрифт:
Исхудавший, с желтым восковидным лицом, пациент уныло кивал головой.
Помыв руки, Тарасюк взялся за меня. Смотрел он меня недолго.
– Искривление носовой перегородки. Нужен рентген в двух проекциях.
Брат повел меня на рентген. В полутемной комнате меня уложили лицом вниз, заставили открыть рот:
– Не дышать, не дышать!...
Затем меня уложили на бок:
* Не дышать! Не двигаться!
Потом меня выставили в коридор. Вскоре пришел Алеша с двумя листками еще мокрой пленки.
– Пошли!
Я шел сзади и чуть сбоку, вглядываясь в уродливое изображение
– Потерянный день... Завтра с утра снова...
– Алеша!
– раздался голос Алешиного однокурсника.
– В отделении сейчас оперирует Валевич. Подождем. Говорят, что даже сам профессор Гладков часто советуется с ним.
Снова коридоры, переходы, лестница вниз, потом снова наверх. Вышли к широким дверям, над которыми ярко светилась надпись: Идет операция!
Ждать в коридоре почему-то нельзя. Запрещено. Алеша задумался:
– Хоть бери тебя с собой, в операционную... Был бы халат...
Невысокая худенькая студентка повернулась к брату:
– Алеша! Мне надо на час смыться! Очень надо! И халат не надо прятать. Живая вешалка. Если смоюсь без халата, никто и не заметит.
На меня впервые в жизни быстро надели белый выутюженный халат с запахом сирени. Он был почти впору. Шапочку пришлось на затылке стянуть. Критически осмотрев меня, студентка хихикнула и спрятала под шапочку мои большие уши. Чувствуя, что краснею, я отвернулся к стене. Маски взяли из круглой блестящей коробки на столике у входа. Поверх обуви Алеша натянул полотняные сапоги со шнурками. Свернутую пару подал мне:
– Это бахилы. Обуй и завяжи под коленями.
Подталкивая, брат повел меня в операционный зал. Операционная оказалась большой комнатой, выложенной кафельной плиткой. Верхняя часть стен была окрашена почему-то серой краской. С потолка свисала огромная лампа с множеством зеленоватых прожекторов. Два операционных стола были заняты. Вокруг них сгрудились люди в халатах.
Вдоль длинной стены стояли блестящие, как у зубника Бекермана, кресла. В одном из них верещал, привязанный к креслу, мальчик лет пяти с окровавленным ртом. Сидевшая перед ним докторша в маске и с круглым зеркалом на лбу безуспешно уговаривала несчастного открыть рот и глубоко дышать. В двух других креслах, сидели взрослые. Наше появление никого не удивило. Все были заняты. Оперировали те, кто был одет в серовато-желтые мятые халаты. Одетые в чистые и наглаженные халаты были зрителями.
Высокий студент кивком головы позвал Алешу и шепотом сказал:
– Валевич оперирует абсцесс мозга! После воспаления уха! Уже открыл оболочки...
Это было все, что я разобрал. Над операционным столом склонились двое. То и дело слышалось непонятное:
– Сушить! Еще сушить!
В эмалированный таз на полу летели свернутые кусочки бинта, обильно окрашенные кровью.
Крови я вообще никогда не боялся, ни своей, ни чужой. Но здесь, в этом высоком зале внезапно стало душно. К горлу подступила тошнота, рот наполнился обильной слюной. Хотелось выплюнуть. Казалось, если я проглочу хоть каплю, меня тут же вырвет. При ярком солнце на снежном фоне неожиданно стало смеркаться. На операционную и, видимую через верхнюю часть окна, заснеженную крышу соседнего здания быстро опускались сумерки.
– Дыши носом! Глубже!
– раздался шепот, стоящего рядом, высокого студента.
Я почувствовал руки, поддерживающие мои плечи. Внезапно в носу что-то сильно и больно укололо, боль пронзила, казалось, всю голову. В глазах посветлело. Это Алеша дал мне понюхать ватку с нашатырем.
– Выйдем на свежий воздух?
– спросил брат.
Неожиданно для себя я отрицательно покачал головой. В это время голос у операционного стола тихо командовал:
– Есть! Скальпель! Отсос! Турунду!
В нос ударила отвратительная вонь разбитого протухшего яйца. Рот опять наполнился слюной. Я снова стал глубоко дышать носом. Полегчало...
Наконец Алеша сказал:
– Подождем в коридоре. Скоро будут размываться.
Умываться - ясно. Это мы делаем каждый день. А размываться? Это как?
Наконец хирурги вышли в коридор. Валевич оказался молодым высоким широкоплечим крепышом, похожим на какого-то известного артиста или спортсмена с обложки журнала. Высокий студент подошел к нему. Что-то тихо сказал.
– Зачем ждать?
– ответил Валевич.
– Пока Саша опишет операцию, я посмотрю.
Меня повели в полутемную комнату в самом конце коридора. Валевич усадил меня на стул, включил, закрепленную в стене рядом с моей головой, лампу:
– Слушаю. Что тебя беспокоит?
– Нос кривой.
Алеша неопределенно хмыкнул. А Валевич очень серьезно повторил вопросы, уже заданные мне Алешей. Затем, приподняв голову, сунул мне в нос неприятно холодный инструмент. Я резко отдернул голову и ударился затылком об кафельные плитки стены.
– Необъезженный!
– совсем непонятно сказал Валевич.
Смотрел он меня долго. Потом щупал нос снаружи. Затем долго рассматривал мой череп на снимках. Наконец Валевич выпрямился:
– Искривление есть. Средней степени. Дыхание нарушено незначительно. Никто не даст гарантии, что после операции дыхание улучшится. Не вижу смысла...
– Нос кривой?
– Более "умного" вопроса я тогда придумать не смог.
– Нос почти прямой. Для того, чтобы поправить форму носа, надо под наркозом специальным инструментом разбить нос с противоположной стороны, а потом сопоставлять и долго носить специальные пелоты, закрепленные на голове. Таз крови и много головной боли.
Мне как-то сразу расхотелось быть красивым. А Валевич продолжил:
– Настоящего мужчину шрамы только украшают, молодой человек!
Молодым человеком меня назвали впервые в жизни. Я сразу вырос в собственных глазах. А Валевич снова:
– А вообще, мужчина должен быть чуть красивее обезьяны. Но при этом он должен быть настоящим мужчиной. Тогда он красив!
Это был первый в моей жизни сеанс психотерапии. Не до конца осознанные тогда слова Валевича почему-то отпечатались в моей памяти на всю жизнь. Оперировать тогда меня никто не стал, а актуальность косметического недостатка была задвинута навсегда куда-то на самый задний план.