Реквием
Шрифт:
– Ты любишь музыку, мальчик?
Я утвердительно закивал головой.
– На каких инструментах ты играешь?
– Я не играю совсем.
Говорить было трудно. Я едва выдавливал из себя слова.
– Может быть ты поешь?
– Меня проверяли в хоре. У меня нет ни слуха, ни голоса.
Сабадаш стоял, полуобернувшись. Портфель он держал перед собой двумя руками, как школьник. Фигура его, казалось, еще более ссутулилась. Сейчас полагаю, что тогда он, как и я, был в некотором затруднении. Последовала неловкая пауза. Потом композитор сказал:
– Это хорошо, что ты любишь музыку... Что ж, мне пора...
Больше
Черновцы... В постперестроечные годы я бываю в "маленьком Париже" очень редко. Нас расселили. Это уже другая страна. Последний раз я был в городе моего детства два года назад. Тогда Олег с моей внучкой Оксаной подарили деду воскресную экскурсию. На территории центрального стадиона города проходила межобластная выставка голубей.
Черновцы... Разбегающиеся в разные стороны от Центральной площади семь улиц... Пешеходная вечерняя Кобылянская... Подрагивающие в свете переливающихся разноцветных неоновых огней, отполированные дуги булыжной мостовой... Подвешенные к чугунному, с ажурными завитками, столбу, большие круглые часы на площади перед ратушей... Удивительной мелодичности утренние трамвайные звонки... Бубличная с горячими пончиками, тир, музеи, кинотеатр "Жовтень", стремительный Прут, глухой, почти дикий парк Шиллера... Непреходящая новизна ощущений, тревожно-радостное ожидание грядущего чуда...
...Точно в полдень слышу, звучащую с балкона ратуши, мелодию "Марички". Меня не покидает ощущение, что трубач в буковинском народном костюме играет эту мелодию по моей просьбе. Попросил я его об этом еще шестьдесят лет тому назад. Тогда этот удивительный город на берегу Прута, расположившийся, как и древний Рим, на семи холмах, был моим.
Травы высыхают - корни остаются.
Народная мудрость
Сердце скулит ритмично,
Гены гуляют в теле...
Обычно, вполне обычно -
Туман в родовом древе.
Вот - ёкнуло и заныло.
Прошлое - словно дыра.
Фотография да могила.
Какие они... пра-пра-пра?
Ja-kob
Домка
Я любил, когда родители посылали меня с поручениями. С любыми. Куда нибудь, лишь бы подальше от нашего двора. Дома я успел изучить сарай, стодолу, все закоулки, узкие пространства за домом, сараем, за скирдой прошлогодней соломы, за кучей чеклежа - переедков кукурузянки.
Я лучше родителей знал, что делается на наших чердаках и чердачках, в обширной кладовой, которую называли каморой, в земляном еще погребе. (Бетонированный подвал отец построил только в пятьдесят шестом.) Я мог нарисовать по памяти трещины в стенах внутри свиной конуры, в которую родители не заглядывали с тех пор, как построили. Я знал наперечёт шестки и колышки в низеньком, почти игрушечном курятнике, в котором трудно было повернуться даже мне, восьмилетнему.
Другое дело, когда меня посылали в магазин, колхозный ларек; к односельчанам, которым отец раньше одалживал мясо, а сейчас, зарезав собственную свинью, они должны были вернуть долг. Я с удовольствием бежал к Чижику через поле в Боросяны забрать отремонтированную обувь. Бежал к бабе Явдохе, которая через нескольких сельчан одновременно сообщала мне о только что вынутых из печки противнях с горячей, душистой и сочной кровянкой.
Мама вручала мне рубль и посылала купить сто грамм дрожжей для выпечки хлеба, либо триста грамм тюльки. Перед праздниками я должен был принести ваниль и "монию" (углекислый аммоний) для выпечки печенья, вертут и пушистых пористых баранок. Когда родители меня посылали куда-нибудь, я никогда не говорил:
– Потом! Я занят! После! Вот сделаю уроки и побегу!
Я бросал все и, наспех одевшись, бежал, часто забывая взять приготовленные деньги или торбочку, в которой надлежало принести требуемое. (В середине пятидесятых появились, заменив торбочки, разнокалиберные авоськи.) Мама едва успевала напутствовать меня о необходимости постучаться, поздороваться по приходу и попрощаться с хозяевами, уходя.
В этот раз я бежал до горы. Вот и шлях. Затем слева мелькнул и остался позади Чернеев колодец. Наконец, повернув с дороги влево, я вбегал на широкое подворье. В глубине двора над небольшой беленой хатенкой высилась черной шапкой, местами вдавленная, отвесная с фасада, выходящего на юг, соломенная крыша. Слева, на фоне беленой стены, как провал, потемневшая от времени, сплошная дощатая дверь.
Каждый раз, начисто забыв мамины наставления, я давил на клямку, с силой оттягивая дверь на себя. Слышался глухой щелчок, после которого дверь самостоятельно открывалась и тянула меня уже вперед, внутрь темных узких сеней. Справа щелкала такая же клямка. Из комнаты в сени, вся в темном, выходила сутулая невысокая старуха.
Это Домка. Если Назара в селе все от мала до велика называли пресидатилём, Сяню Вишневского - бугалтэром, то Домка в селе работала в должности спекулянтки.
По моему тогдашнему детскому разумению, должность Домки была немаловажной, судя по количеству сельчан, которые навещали её каждый день. Особенно перед праздниками, когда у её открытых дверей выстраивалась очередь. У самого Назара очереди в правлении колхоза были гораздо меньше.
У Домки можно было купить всё, чего не было в сельском коперативе. Из Бельц, а то и из Черновиц она привозила так нужные хозяйкам дрожжи, черный и душистый перец, коляндру (кориандр), лавровый лист, гвоздику, ваниль, "монию" (углекислый аммоний), синьку. Всё привезенное Домка распределяла по мелким, удобным для селян упаковкам. Когда я приходил к ней, часто видел её, ловко крутящей вокруг большого пальца конусные пакетики. Сами пакетики она крутила из вырванных листов старых школьных учебников внуков. Готовые пакетики Домка вставляла один в другой. В сенях часто можно было видеть, прислоненные в угол, длинные бумажные "палки" из сложенных друг в друга пакетиков.
Если лавровый лист Домка отсчитывала по десятку в одной упаковке, то порции перца, кориандра, ванили и "монии" отмеряла ложками, обрезанной латунной гильзой от охотничьего патрона и наперстком. Килограммовые блоки дрожжей она, предварительно разметив, удивительно точно резала тонкой шелковой ниткой. Разрезанные Домкой порции дрожжей можно было не взвешивать. В каждой не хватало совсем немного - 9 -10 гр. Секретом разрезания килограмового блока дрожжей впоследствии Домка поделилась с моим отцом. Вместо десяти порций по Домкиному способу нарезания получалось одинадцать.