Реквием
Шрифт:
Теперь я был уверен, что в три часа дня все находящиеся в комнате вздрогнут. Несмотря на то, что я сам освобождал боек и ждал звонок, все равно каждый раз сигнал был неожиданным. Вздрагивал и я. Но больше всех вздрагивала тетка Мария, если она на тот момент была у нас дома. А все оттого, что она была сильно нервеная. Так говорила она сама.
Чтобы достать ходики, надо было встать на кровать. А будильник — вот он, рядом. Надо только протянуть руку. К будильнику мои руки тянулись часто, как только взрослые покидали комнату. Над задней
При прокручивании центральной пупырышки двигались стрелки, показывающие время. Верхней пупырышкой крутили единственную стрелку, которую устанавливали на час, когда должен звенеть будильник. По обе стороны от центральной пупырышки блестели головки винтиков, прижимающих крышку. Они легко откручивались с помощью столового ножа.
Внизу была щель в виде дуги, края которой были направлены книзу. Точно, как постоянно опущенные губы тетки Марии. Я всматривался сквозь дугообразную щель, в глубине которой дразняще пульсировали витки пружинки и мерно качалась какая-то совсем крохотная сверкающая деталь.
Я прикладывал будильник к уху и внимательно слушал. Кроме щелчков маятника, улавливал чуть слышимый звон, издаваемый пульсирующей волосковой пружинкой.
Долго терпеть было невмоготу. Когда родителей не было дома, я начинал исследовать будильник. Как снимать заднюю крышку, я уже знал. Я видел, как это делал наш сосед, дядя Митя Суслов. Запомнил все с первого раза.
Сначала надо было открутить заводные барашки, хода часов и будильника. Если барашек не поддавался моим пальцам, я накладывал на него вилку так, чтобы барашек оказался в щели между срединными зубьями вилки. Такой прием позволял мне легко откручивать даже туго затянутый барашек.
В конце осмотра я таким же образом затягивал барашек так, что отец часто не мог его открутить даже своими взрослыми пальцами. Это, как мне казалось, должно было снять все подозрения о моем вмешательстве в тайная тайных будильника.
Затем, зажав пальцами, выдергивал блестящие пупырышки. Если они не поддавалась, я брал ту же вилку и просовывал ее зубцы под пупырышку. Поднимал кверху черенок вилки, и пупырышка легко соскальзывала с насиженного места. Точно так, как наш сосед Василько Горин выдирал ржавые гвозди с помощью изогнутого на конце гвоздодера. Затем упирал часы ребром в живот и пальцами относительно легко разъединял заднюю крышку от корпуса часов.
Открывалась удивительная картина! Мерно и неустанно качался крохотный маятник. Позже я узнал, что его зовут анкер. С щелчками проворачивалось зубчатое колесико, за которым еще медленнее, еле заметно, вращались другие мелкие шестерни. Некоторые шестеренки вообще, казалось, стояли на месте.
Но мое внимание приковывали маятник и пульсирующая пружинка. Меня завораживало их ритмичное движение. Я подолгу смотрел на слегка покручивающийся, сжимающийся и разжимающийся волосок, пока он не начинал сливаться в моих глазах.
Но мне этого было мало. Моими руками, говорила мама, водила нечистая сила. Сначала я двигал рычажок, язычок которого выходил за заднюю. крышку, где было написано «Ускор» и «Замедл». Казалось, я улавливал, как замедляется и ускоряется качание маятника.
Затем я просовывал палец или спичку и трогал маятник. Он тут же останавливал свое движение. Потом я притронулся спичкой к волоску. В это время хлопнула калитка, возвещающая о возвращении домой кого-либо из моих родителей. Моя рука дрогнула. Я быстро вставил заднюю крышку, закрутил барашки и втиснул на место пупырышки. Даже винтики успел закрутить!
Едва я успел поставить на место часы и открыть «Родную речь», как вошла мама. Не заметив ничего подозрительного, она стала возиться у плиты. Зато я уже уловил необычайно высокую частоту тиканья будильника. Было ясно, что часы стали сильно спешить. Как только мама вышла в сени, я подвинул рычажок в самое крайнее положение «Замедл». Без какого-либо эффекта.
Той ночью будильник разбудил отца на два с половиной часа раньше. Он умылся, оделся, позавтракал и стал ждать машину. Машина задерживалась. Потом отец догадался посмотреть время на своей наручной «Победе». Разница во времени на часах, по его словам, ему не понравилась.
Проснувшись утром, я часов на привычном месте не обнаружил. Отец забрал их с собой в Могилев. Весь день я провел в тревожном ожидании возвращения отца из поездки. Мне казалось, что время еще никогда не тянулось так медленно. Особенно, когда на столе не слышен привычно тикающий будильник.
Наконец приехал отец. Он вынул из сумки, завернутый в бумагу, будильник и спросил меня:
— Ты не ронял будильник? Мастер сказал, что переплелся волосок. Это бывает при падении часов.
Я поспешно покачал головой:
— Нет!
Я сказал правду. Будильник я действительно не ронял. А не разбирал ли я часы? Так отец меня об этом не спросил вообще.
В дальнейшем мое любопытство, явно выходящее за рамки здравого смысла, сгубило два будильника. В результате моей «исследовательской» деятельности я порвал волосок и погнул маятник. А в другом будильнике я, не помню только зачем, освободил все четыре винта, удерживающих заднюю платину (пластину). В результате весь механизм рассыпался на отдельные шестеренки.
Разбор полетов, на удивление, носил неожиданно мирный характер. Выговаривая мне за очередной уничтоженный будильник, отец вопрошал:
— Как же мне теперь вовремя проснуться, если часы не работают?
— Зачем тебе часы? Накрути звонок будильника и жди. — уверенно поучал я отца. Округлив глаза, отец смотрел на меня молча. Мама отворачивалась к плите. Плечи ее коротко сотрясались. Могу только сказать, что отец в какой-то степени сам провоцировал меня на изыскания, каждый раз покупая другой, более совершенный тип часов.