Реквием
Шрифт:
— Лучше бы я продолжал идти под дождем, по крайней мере был бы чистым. — это было лучшее, что мне пришло в голову.
Мосты, как и колодцы, людьми (простите за тавтологию) строены для людей. Испокон веков те и другие объединяют людей, живущих вокруг них. Память моего детства выдвигает, как на ладони, усадьбы по обе стороны дороги, дома, самих соседей, живших в округе Маркова моста. Большинство людей моего детства давно ушли в мир иной. Остались немногие.
Слева, по ту сторону оврага, расположились подворья Тимофеевых. В селе Тимофеевых называли Гукивскими. При переселении
Я хорошо помню Ивана Михайловича Гукивского. Я долго полагал, что это его настоящая фамилия. Разубедил меня в этом мой брат Алеша, друживший с Алешей Тимофеевым. Зная, что Алеша сын Ивана, я спросил Алешу:
— Почему у Алеши фамилия — Тимофеев, а Иван Гукивский. Разве Алеша не родной сын?
Тогда-то Алеша и объяснил мне, что Тимофеевы, как и Калуцкие переехали из Гукова. Отсюда и кличка.
Иван Гукивский был хорошо известен всем мальчишкам села. О нем говорили и слагали легенды. Дядя Иван был знатным охотником. Когда в зимнее предвечерье он возвращался домой, мальчишки провожали его завистливыми взглядами. Некоторые, отстав на приличное расстояние, сопровождали его до самого дома.
Как только замерзала земля и выпадал первый снежок, дядя Иван отправлялся на охоту. Чаще всего он ходил на Куболту, в старый лес, по прошлогодним посевам люцерны и парам. На охоту он выходил в высоких сапогах, смушковой шапке и в длинном брезентовом плаще, подпоясанном широким черным ремнем. Ружо, так мы называли его охотничье оружие, он носил на плече, дулом вниз.
Убитым зайцам и уткам охотник связывал ноги и сквозь них пропускал ремень. Потом снова застегивал ремень на поясе. Однажды я видел его, идущим с охоты с убитой лисой. Ноги лисы были связаны веревкой, перекинутой через плечо. Рассказывали, что Гукивский однажды подстрелил волка, который разорял свинарники и курятники на окраине Боросян.
По тому, что у меня стали шататься одновременно два передних зуба, можно с достаточной степенью достоверности сказать, что тогда мне было примерно шесть с половиной лет. Была середина зимы. Вечерело. За окном сгущались еще прозрачные иссиня-фиолетовые сумерки. На нашем старом деревянном крыльце кто-то старательно обивал ноги от налипшего снега. Выглянув в окно, отец удовлетворенно сообщил:
— О-о! Гукивский нам зайца несет.
Меня как ветром сдуло с печки. Когда дядя Иван входил в комнату, я уже сидел на кровати. С первым взглядом меня постигло разочарование. Гукивский был без своего ружа. Первым делом он аккуратно уложил зайца на кусок жести, набитой на полу возле грубки.
— Пусть отогреется. Легче шкуру снимать.
Потом снял с себя брезентовый плащ и повесил его на вбитый гвоздь у двери. Когда он повернулся, я онемел от восторга. Гукивский был опоясан широким патронташем, в кармашках которого было, как мне показалось, множество патронов. Охотник расстегнул, снял с себя патронташ и накинул его на полочку, куда мои родители складывали желтые копейки.
Сел за стол, на котором уже стояла бутылка и тарелка с кислой капустой. Отец резал сало. Мама разбивала яйца о край сковороды, стоящей на раскаленной плите. По тому, как активно готовилось угощение, я понял, что дядя Иван у нас желанный и долгожданный гость. Выпив за здоровье, дядя Иван и отец стали громко хрумкать капустой. Молчание было для меня невыносимым.
— Почему вы без ружа? — ничего другого я спросить не мог.
— Ружо на улице. В дом его вносить нельзя, запотеет и потом будет ржаветь. — ответил за дядю Ивана отец.
Мое внимание уже было приковано к зайцу. Он неловко лежал на боку, вытянув ноги. При свете керосиновой лампы, висящей над столом, лежащий у плиты заяц казался темно-серым, местами почти черным. Только брюхо у него было совсем светлым. Я долго смотрел на зайца, раздираемый желанием подойти, потрогать и, невесть откуда взявшейся, робостью.
Мне показалось, что заяц дернул шкурой. Живой? Сомнения согнали меня с кровати. Я подошел к плите. Наклонился. Решился потрогать. Заяц неожиданно оказался твердым, словно окаменевшим и холодным. Я сразу потерял интерес к убитому зверьку.
Наконец Гукивский встал из-за стола. Отец достал из нагрудного кармана суконного кителя деньги и расплатился с охотником. Наверное заплатил хорошо, так как Гукивский спросил:
— Если попадется заяц, принести еще?
Отец кивнул. После ухода Гукивского отец постелил на пол старый мешок и подвязал зайца к открытой дверце духовки. Потом очень быстро снял шкуру и разделал зайца.
На следующий день мама обжарила куски зайца и долго тушила их в чугунке. В тот день обед был у нас был царским. Заяц, томленный с луком и картошкой, казался очень вкусным. Я ел, ревниво наблюдая, не обгоняет ли меня Алеша. Внезапно мои зубы споткнулись обо что-то твердое. Во рту неприятно щелкнуло и заскрипело. Отец, услышавший необычный звук, подставил ладонь:
— Давай все сюда, на ладонь!
Я вытолкнул языком содержимое рта. У отца на ладони оказался кусок полупережеванного мяса и что-то черное.
— Дробь! — воскликнул Алеша. — Дай посмотреть.
Алеша забрал дробь и стал вытирать её пальцами. Дробь казалась круглой, была шероховатой и бугристой.
— Иван катает дробь в большой сковороде. Мы с его Алешей тоже катали. — сказал Алеша.
— С первым зубом! — раздался голос отца.
В пальцах он держал, неожиданно, маленький зуб. Только сейчас я ощутил и оценил враз наступившую неловкость во рту и свободное место между верхними зубами спереди.
Зайца Гукивскому отец больше не заказывал.
Рядом с Иваном расположено подворье его старшего брата — Григория. Его имя я запомнил с пятого класса, когда по заданию Ивана Федоровича собирал материал об участниках подпольного движения в тридцатых. По рассказам сельчан Григорий Михайлович был талантливым столяром — мебельщиком. Сохранились, сработанные им, столы, кровати и стулья с гнутыми ножками и резными боковинками.
Григорий Михайлович Тимофеев в сороковом был избран председателем Тырновского сельского совета. В начале войны семья отправилась в эвакуацию. В Атаках семью Тимофеевых нагнал посыльной из Тырново с письменным предписанием районных властей вернуться для ликвидации складов с продовольствием. По дороге Григорий Михайлович заехал домой, обошел двор, сад и пасеку. Перекинув связанные шнурками ботинки через плечо, босиком отправился в Тырново. Больше его никто не видел, судьба его до сих пор неизвестна.