Религия для атеистов
Шрифт:
Надежда возлагалась на то, что культура покажет себя не менее эффективной, чем религия (под которой понималось христианство), в умении направлять, облагораживать, утешать. В исторических примерах, картинах, философских идеях и литературе предполагалось найти все необходимое для обучения людей, не уступающее Библии по этическому содержанию и эмоциональному воздействию. То есть человек получал те же самые знания, но не обремененные суевериями. Правила поведения Марка Аврелия, поэзия Боккаччо, оперы Вагнера и картины Тернера могли стать новыми священными символами мирского общества.
На основе этих идей в учебный план университетов Европы и Соединенных Штатов начали проникать дисциплины, никогда ранее не фигурировавшие в формальном образовании. Литература, прежде считавшаяся достойной
Утверждения, что культура может заменить собой Святое Писание – роман «Маддлмарч» Джордж Элиот возьмет на себя функции псалмов, эссе Шопенгауэра утолят все потребности, с которыми ранее справлялся труд Августина Блаженного «О Граде Божьем», – до сих пор представляются эксцентричными или безумными из-за сочетающихся в них неуважения к религии и честолюбия.
Тем не менее, предложение это не столь абсурдно, сколь непривычно. Те самые качества, которые верующие находят в священных текстах, очень часто можно обнаружить и в произведениях искусства. Романы и исторические хроники могут нести в себе аналогичные нравственные указания и наставления. В великих картинах реализуются наши представления о счастье. Философию можно с пользой применить для выявления наших тревог и получить утешение. Литература может изменить нашу жизнь. Эквиваленты этических уроков религии действительно рассыпаны по всему корпусу культуры.
Почему же тогда идея замены религии на культуру, жизнь согласно урокам литературы и искусства, как верующие живут согласно урокам веры, по-прежнему представляется нам странной? Почему атеисты не могут обратиться к культуре так же решительно и твердо, как верующие обращаются к своим священным текстам?
Чтобы разобраться с тем, что нас сдерживает, придется вернуться к влиянию самого главного сторонника и пропагандиста культуры в современном мире – университета. Методики, которые на сегодняшний день используют университеты, препарируя культуру, принципиально не совпадают с теми неорелигиозными честолюбивыми замыслами, которые питали такие бывшие или скептически настроенные христиане, как Арнольд и Милль. Хотя университеты достигли беспрецедентных высот в накапливании фактической информации о культуре, они по-прежнему не заинтересованы в том, чтобы учить студентов использовать ее как repertoire мудрости: этим последним термином обозначаются знания о том, что имеет не только внешнюю сторону, но и оказывает благотворное воздействие на внутренний мир, знания, которые могут принести нам успокоение, когда мы сталкиваемся с бесконечными вызовами существования, от тирана-работодателя до смертельного заболевания нашей печени.
Нам, несомненно, хватает материалов, которыми мы могли бы заменить священные тексты, просто мы используем эти материалы неправильно. Мы не хотим видеть мирскую культуру достаточно религиозной, другими словами, источником наставлений. Агрессивное неприятие многих атеистов религиозной веры привело к тому, что они предпочли не замечать ее вдохновляющую и по-прежнему важную и значимую цель: обеспечивать нас ясными и понятными советами, как нам строить свою жизнь.
Разницу между мирским и религиозным подходом к образованию, в принципе, можно свести к вопросу, а для чего надо учиться.
Этот момент
Студент изучает средневековую литературу, Оксфордский университет.
Когда же являются те, кто заявляет, что культура должна служить людям и приносить пользу, что от нее должны ждать совета по части выбора карьеры, сохранения брака, сдерживания сексуального вожделения, поведения в случае, когда медицинский диагноз выносит смертный приговор, хранители культуры становятся в позу презрительной надменности. Их идеальные слушатели – студенты, не склонные к драматизации и самокопанию, зрелые, независимые, способные какое-то время прожить с вопросами, а не с ответами и готовые забыть о собственных потребностях ради двадцати лет мало кому интересного исследования урожаев в Нормандии восемнадцатого века или категории бесконечного в ноуменальном мире Канта.
Христианство, тем временем, смотрит на образование под иным углом, потому что исходит совсем из другой концепции человеческой природы. Оно не терпит теорий, рассуждающих о нашей независимости или нашей зрелости. Вместо того оно уверено, что в душе мы отчаявшиеся, хрупкие, ранимые, грешные существа, мудрости у нас куда меньше, чем знаний, мы постоянно на грани паники, нас мучают взаимоотношения с другими, мы в ужасе от смерти… а прежде всего нам необходим Бог.
Какое образование может принести пользу таким несчастным? Хотя способность к абстрактному мышлению ни в коей мере не рассматривается христианством как что-то постыдное, более того, считается знаком божественной милости, по важности она уступает практическим навыкам нести облегчение и вынашивать идеи, тесно связанные с нашими тревожными и нерешительными «я».
Мы достаточно хорошо знакомы с основными гуманитарными дисциплинами, которые преподают в университетах – историей и антропологией, литературой и философией, – и экзаменационными вопросами, которые предлагаются студентам: кто такие Каролинги? С чего берет начало феноменология? Чего хотел Эмерсон? Мы знаем, что при таком подходе эмоциональные аспекты наших личностей развиваются спонтанно – или в свободное от учебы время, когда мы находимся в кругу семьи или когда в одиночестве гуляем на природе.
Христианство, наоборот, с самого начала заботила наша внутренняя мятущаяся сторона, оно заявляло, что никто из нас не родился, зная, как жить, что мы по природе своей хрупки, непостоянны и нерешительны, склонны к фантазиям о всемогуществе и далеки от того, чтобы взять под контроль хоть толику здравого смысла и душевного спокойствия, а именно последние служат отправной точкой для педагогики, применяющейся в мирском образовании.
Христианство сконцентрировалось на помощи той нашей части, которую мирской язык боится даже называть, которая вроде бы не интеллект и не эмоции, не характер или личность, но что-то еще, нечто абстрактное, каким-то боком связанное со всем вышеперечисленным, но отличающееся от них дополнительным этическим и необыкновенным измерением… той части, которую мы можем называть, следуя христианской терминологии, душой. Это главный труд христианской педагогической машины: лелеять, подбадривать, успокаивать и направлять наши души.