Религия для атеистов
Шрифт:
Всю свою историю христианство вело продолжительные дебаты о природе человеческой души, размышляя о том, как она может выглядеть, где находится и как наилучшим способом ее обучать. В далекие времена душа виделась теологам миниатюрным телом, которое Бог вкладывал в уста младенца при рождении.
А на другом конце жизни индивидуума, в момент смерти, дитя-душа вылетает опять же через рот. Но дальше траектория может быть двоякой: или душа поднимется к Богу, или ее утащит дьявол, в зависимости от того, хорошо или плохо заботился о ней владелец все эти годы. Хорошей являлась душа, которой удавалось находить правильные ответы на все важные вопросы и тяготы существования, душа, отмеченная такими добродетелями, как вера, надежда, милосердие и любовь.
Хотя мы, возможно, и не соглашаемся с христианством относительно насущных потребностей наших душ, трудно опровергнуть исходный тезис, который, похоже, столь же уместен в мирском мире, как и в религиозном: внутри нас есть что-то маленькое, детское, ранимое, и мы должны кормить и лелеять это на протяжении всего бурного жизненного пути.
По своим собственным стандартам у христианства нет выбора, кроме как подстраивать образование под следующие ясные и понятные вопросы: как нам удается жить вместе? Как мы терпим недостатки других? Как нам удается принимать собственные ограничения и сдерживать раздражение? Степень настойчивого нравоучения здесь требование, а не оскорбление. Разница между христианским и мирским образованием особенно заметна, когда мы рассматриваем характерные для каждого модели обучения: мирское образование – это лекции, религиозное – проповеди. С точки зрения намерений первое заботит передача информации, второе стремится изменить наши жизни. Одни лишь названия проповедей Джона Уэсли, одного из самых знаменитых английских проповедников восемнадцатого века, показывают, что христианство стремится давать практические советы по самым обыденным вопросам души: «О том, как быть добрым», «О том, как оставаться послушным родителям», «О том, как навещать больного», «О предостережении против фанатизма». Маловероятно, что проповеди Уэсли могли своим содержанием соблазнить атеистов, но они, тем не менее, как и любые христианские тексты, несут слушателям полезные знания.
Малютка внутри нас, которую мы должны обучить. Получение души. Иллюстрация из Библии начала XV века.
И хотя поначалу Арнольд, Милль и другие надеялись, что университеты смогут читать студентам мирские проповеди, которые научат, как избежать фанатизма и что говорить при посещении больного, эти образовательные центры никогда не предлагали наставлений, на которых сосредоточены церкви, исходя из убеждения, что академическая наука должна воздерживаться от того, чтобы смешивать произведения искусства и личные горести. И вопрос, может ли роман «Тесс из рода д’Эрбервиллей» научить нас любить, показался бы шокирующим оскорблением университетского этикета. Точно так же, как предложение читать романы Генри Джеймса с тем, чтобы отыскивать в них иносказания о сохранении честности в этом скользком, меркантильном мире.
И однако поиск таких иносказаний и есть сердцевина христианского подхода к текстам. Уэсли сам был высокообразованным человеком по части тех знаний, которые ценятся в современных университетах. Он наизусть помнил Левит или Евангелие от Матфея, Послание коринфянам и Евангелие от Луки, но цитировал Библию, лишь когда стихи органично укладывались в структуру притчи и с их помощью он мог облегчить тяготы слушателей. Как и все христианские проповедники, он воспринимал культуру, главным образом, как инструмент, рассматривал каждый библейский стих как инструмент, позволяющий более просто и понятно донести до слушателей общие правила поведения в обществе.
Иллюстрация из «Книги часов» начала XV века, показывающая душу, только что покинувшую тело усопшего, за которую борются дьявол и святой Михаил.
В мирской сфере мы можем читать правильные книги, но слишком часто не решаемся задать прямые вопросы, не находим в себе сил спросить о чем-то достаточно тривиальном, даже неорелигиозном, потому что стесняемся признать истинную природу наших внутренних потребностей. Мы фатально влюблены в неопределенную, принимаемую без критики модернистскую доктрину, согласно которой великое искусство не должно нести нравственного содержания или стремиться изменить свою аудиторию. Наше сопротивление нравоучительной методологии идет от не очень понятно чем вызванной неприязни к практичности, дидактике, простоте и безусловному допущению, что все, понятное ребенку, по природе своей инфантильно.
А христианство исходит из другого: несмотря на внешность, важная часть нашей личности остается такой же, как в раннем детстве. Соответственно, как и детям, нам нужна поддержка. И знания должны подаваться нам медленно и осторожно, как еда, порезанная на удобные для пережевывания кусочки. И больше чем несколько уроков в день выжмут нас досуха. К примеру, вполне хватит и двенадцати строк Второзакония, снабженных несколькими комментариями, которые простым языком объяснят, что нам следовало заметить и, соответственно, прочувствовать.
Методики, которых академия панически боится – упор на связь между абстрактными идеями и нашей жизнью, понятное толкование текстов, предпочтение отрывкам перед целым текстом, – всегда использовала религия, поскольку ей приходилось бороться (за столетия до изобретения телевидения) за то, чтобы идеи, которые она упорно несла людям, выглядели яркими и интересными для нетерпеливых и легко отвлекающихся слушателей. Церковь прекрасно понимала, что величайшая опасность, которая ей грозит, это не сверхупрощение концепций, а потеря внимания и поддержки из-за непонятности и равнодушия. Христианство не сомневалось, что его наставления достаточно ясны, чтобы их понимали на самых разных уровнях, и представить их можно как самым простым языком для йоменов в деревенском приходе, так и на латыни для теологов в университете Болоньи.
Обучаю мудрости, а не наукам. Джон Уэсли, уличная проповедь в Йорке (1746).
В предисловии к книге своих избранных проповедей Джон Уэсли объяснял и защищал свою тягу к простоте: «Я довожу простую правду до простых людей… Я воздерживаюсь от красивых философских рассуждений, от сложных и утонченных доводов; и, если возможно, даже от того, чтобы показаться ученым. Моя цель… забыть все, что я прочитал за свою жизнь».
Считаные смелые мирские писатели нашли в себе силы высказаться с такой откровенностью, наиболее известные из них Дональд Винникот в области психоанализа и Ралф Уолдо Эмерсон в литературе. Но таких исключительно мало, и большинство из них отталкивается от религиозного прошлого (Винникот начинал как методист, Эмерсон – как трансенденталист).
Величайшие христианские проповедники говорили просто в самом лучшем смысле этого слова. Они не упрятывали свои доводы в сложные и заумные фразы, потому что всего лишь хотели помочь тем, кто приходил их послушать.
И наоборот, мы создали интеллектуальный мир, наиболее знаменитые институты которого редко снисходят до того, чтобы задавать, не говоря уже о том, чтобы на них отвечать, самые серьезные вопросы души. Чтобы исправить эту ситуацию, нам, возможно, следует тщательно пересмотреть работу наших университетов, начав с таких дисциплин, как история и литература, которые, даже рассматривая важный материал, обходят наиболее болезненные темы и не привлекают наши души.
Преобразованные университеты будущего будут работать с тем же культурным наследием, что и их более традиционные современники, то есть изучать те же романы, исторические хроники, пьесы и картины, но подавать этот материал, связывая его с жизнью студентов, а не преследуя чисто академические цели. «Анну Каренину» и «Мадам Бовари» будут проходить в рамках предмета «О сложностях семейной жизни» вместо того, чтобы сосредотачиваться на повествовательных тенденциях литературы девятнадцатого века. Труды Эпикура и Сенеки появятся в программе курса об умирании, а не в обзоре философии древнего мира. От факультетов будут требовать строить программы, соотнося их с насущными проблемами нашей жизни. Идеи поддержки и преобразования, которые сейчас лишь призрачно звучат в речах на выпускных церемониях, приобретут конкретные формы и начнут открыто изучаться в мирских институтах, как они изучаются в церквях. Появятся курсы, которые среди прочего будут исследовать одиночество, смену места работы, улучшение отношений с детьми, восстановление близости с природой, сопротивление болезни. Университет, который поймет истинное предназначение культурных артефактов в секулярный век, учредит «Факультет взаимоотношений», «Институт умирания», «Центр самопознания».