Религия в народной школе
Шрифт:
Стремиться къ такому положенію вещей можетъ врагъ народа, но не другъ его. Мы высказываемся, напротивъ того, за самое осторожное и глубоко-обдуманное начертаніе програмы для начальнаго народнаго образованія, безъ всякаго увлеченія невдомыми горизонтами будущаго, безъ всякой примси теоретическихъ мечтаній.
Изъ безпредльнаго матеріала разнородныхъ знаній человка начальная народная школа должна сдлать строгій выборъ только одного необходимаго, только одного доступнаго, только одного примнимаго въ данномъ положеніи вещей.
Переродится черезъ нсколько десятковъ лтъ наше наличное народное юношество, явятся въ немъ иныя условія, иныя силы, иныя нужды, — само собою измнится, въ свое время, и школьная програма.
Програмы всхъ нашихъ учебныхъ
Въ разсужденіе по этому поводу не принято даже входить. Это вопросъ какой-то исключительной щекотливости.
И т, это представляетъ, и т, кто разршаетъ, чувствуютъ себя связанными по рукамъ и ногамъ особенностью положенія этого предмета преподаванія.
Всякому, какъ начальнику, такъ и подчиненному, кажется, что малйшее нарушеніе въ програмахъ условнаго этикета относительно закона Божія, будетъ сочтено за вольнодумство, за потрясеніе общественныхъ основъ; что вся програма курсовъ безъ закона Божія будетъ лишена характера почтенности и благонадежности.
Черезъ это происходитъ иногда совершенно насильственное втискиваніе преподаванія закона Божія даже туда, гд въ немъ не можетъ предстоять надобности, единственно изъ соображеній педагогическаго приличія. Случается, что юноши, проходившіе этотъ предметъ въ достаточной подробности въ заведеніяхъ одного разряда, поступая въ заведенія высшаго разряда, опять посвящаютъ много времени изученію того, что уже давно изучено ими, даже безъ всякаго расширенія объема этого изученія.
Преподаваніе богословія въ университетахъ на первыхъ курсахъ всякаго факультета, практикующееся уже многіе десятки лтъ и не приводящее, какъ всмъ извстно, ровно ни съ какому результату, можетъ служить очень наглядною илюстраціею нашихъ мыслей. Вліяніе этихъ обязательныхъ лекцій богословія на студентовъ нашихъ университетовъ не только совсмъ ничтожно, но положительно вредно. Юноши наши относятся съ открытою небрежностью къ этому предмету преподаванія, не видя ни малйшей связи его съ свободно избранною ими ученою спеціальностью, чувствуя въ немъ повтореніе того самаго, что они твердо изучили втеченіи чуть не десятка лтъ своего прежняго школьнаго труда; а между тмъ, по уставу, это одинъ изъ главныхъ предметовъ каждаго факультета; изъ него нужно получить высшій баллъ, чтобы удостоиться кандидатскаго диплома. Понятно, что это послднее условіе и является центромъ тяжести всего вопроса. Всевозможныя уловки и сдлки пускаются въ ходъ, чтобы заручиться кандидатскимъ балломъ. Сами преподаватели богословія чувствуютъ эту обременительность и насильственность своего предмета, и какое-то чуждое и ненормальное положеніе его въ ряду другихъ предметовъ университетскаго преподаванія. Они обыкновенно довольствуются самымъ поверхностнымъ знаніемъ студентовъ, даже не знаніемъ, а хоть какою нибудь попыткою отвта, показывающею, что студентъ хоть разъ заглянулъ въ книгу, хоть не стоитъ молча передъ экзаменаторомъ. Добиваться же дйствительнаго знанія богословія преподаватели не смютъ и думать, почитая чуть не за милость со стороны студента, если онъ дастъ себ трудъ усвоить какіе нибудь 2, 3 текста.
При вступленіи своемъ въ университетъ, я былъ юношею съ религіознымъ направленіемъ, и помню, какое до оскорбительности тягостное впечатлніе производила на меня эта напрасная профанація священныхъ для меня предметовъ, эта усвоенная преподавателемъ недостойная роль ухаживатели за студентами, въ отвтъ на ихъ презрительное отношеніе къ его преподаванію. Понятно, что подобное насильственное навязываніе закона Божія, подобное обращеніе его въ орудіе пріобртенія дипломовъ, не только не разовьетъ ни въ комъ религіознаго чувства, но, пожалуй, убьетъ во многихъ и послднее расположеніе къ нему. Объ университет и богословіи я заговорилъ для примра. Но, конечно, результаты того же характера достигаются и всмъ вообще нашимъ казеннымъ преподаваніемъ закона Божія, съ выставленіемъ балловъ, троекъ съ минусомъ, пятерокъ
Бывало, ждешь не дождешься торжественной минуты, когда тебя вызовутъ; молодая, какъ воскъ впечатлительная память отразила на себ цликомъ, будто въ зеркал, каждую запятую, и дтское тщеславіе трепещетъ отъ нетерпнія похвастаться передъ цлымъ классомъ товарищей своимъ безошибочнымъ отвтомъ…. Въ торжеств своемъ не сомнваешься, въ силы свои вришь.
И вотъ раздается долго жданный призывъ. Бросаешься къ каедр и, смло смотря въ суровые глаза старца, неподвижно устремленные на тебя съ безмолвнымъ требованіемъ, начинаешь бойко отчеканивать, будто по книжк читаешь: «вопросъ: достаточно ли одной молитвы внутренней безъ вншней? отвтъ: поелику человкъ состоитъ изъ души и тла, то о семъ безполезно и спрашивать», и т. д, разгорячаясь все больше и больше плавностью своего безостановочнаго отвта, пока, наконецъ, постепенно умягчающійся ликъ старца не просіяетъ окончательно торжествующею улыбкою, и сквозь жесткіе усы не вылетитъ обычное лаконическое слово, сопровождаемое гордымъ сверканіемъ выпученныхъ на меня глазъ: «вамъ пять, господинъ!»…
Съ такою же, бывало, самоувренностью ждешь и экзамена, гд, кром товарищей, бываетъ и директоръ, и совтъ, а часто самъ архіерей или архимандритъ вмсто него.
Суровое лицо старца-учителя, съ умасленными по праздничному волосами, заране ликуетъ и осклабляется, когда къ экзаменаторскому столу подходитъ хорошій ученикъ, на котораго онъ надется, какъ на каменную гору.
Берешь билетъ изъ церковной исторіи, подаешь его, даже не разглядывая номера, чувствуя, что эта, страшная другимъ, церковная исторія, вся цликомъ сидитъ у тебя въ голов, и что ты не выронишь изъ нея ни одного слова… «Вамъ шестнадцатый, господинъ!» провозглашаетъ учитель, устремляя прямо въ твои глаза свои неподвижные старческіе блки.
— Ну-съ, начинайте: «посл бури гоненій»….
— «Наступилъ мирный вкъ для христіанской церкви,» — мгновенно подхватываешь оборвавшееся слово, словно пономарь приходской церкви, давно поджидающій съ веревкою въ рукахъ, подхватываетъ первый звукъ благовста соборнаго колокола. — «Константинъ, побжденный силою креста, и самъ оною побдившій»… и пошелъ, и пошелъ, безъ удержу и запинки, пока не прерветъ тебя какая нибудь торжественная похвала.
Конечно, при подобныхъ системахъ преподаванія, дти будутъ твердо знать наизусть и книжку православнаго катихизиса, и книжку православнаго богословія, и книжку священной исторіи.
Боле 30 лтъ прошло, какъ я разстался съ ученіемъ катихизиса, а до сихъ поръ помню большую часть его текстовъ.
Но спрашивается, что общаго между религіознымъ настроеніемъ человка и этими знаніями попугая? Система обученія длала то, что законъ Божій, религія, большею частью, представлялась дтямъ, какъ «урокъ батюшки», который нужно знать и отвчать въ извстные часы, но который не имлъ ничего общаго со всмъ складомъ ихъ жизни, точно также, какъ не имла какая нибудь «нмецкая метода» Зейденштюкера или «славянская граматика».
— Голубчикъ, дай законца позубриться! приставалъ ко мн часто господинъ изъ лнтяевъ-товарищей, считавшій излишнею роскошью имть собственные учебники.
Это было самое характерное отношеніе къ религіи почти всхъ насъ, учениковъ гимназіи.
Къ «законцу» относились именно какъ къ переплетенной въ корешокъ книжк, съ извстнымъ числомъ страницъ, которыя нужно было зубрить и за незнаніе которыхъ приходилось сидть безъ обда и даже подвергнуть свое тло сквернымъ суботнимъ экзекуціямъ.
Благія намренія составителей програмъ, включающихъ законъ Божій всюду и всегда, не привеля, какъ мы вс знаемъ, ни къ чему доброму. Религіозность нашего образованнаго класса, «зубрившаго законецъ» во всхъ его видахъ и на всхъ ступеняхъ своего ученія, до такой степени ничтожна, что въ этомъ отношеніи мы стоимъ несравненно ниже всхъ народовъ Европы и образованной Америки. Кажется, опытъ былъ достаточно полонъ и достаточно поучителенъ.