Религия
Шрифт:
За пределами лагеря разместился турецкий полевой госпиталь — изначально он, из соображений санитарии, был размещен на приличном расстоянии, но теперь он разросся и все больше приближался к лагерю, словно лужа, текущая из громадного ядовитого болота. Это было примитивнейшее скопление драных холщовых навесов, под которыми лежало огромное множество несчастных, страдающих кровавым поносом. Отравленные колодцы выполнили возложенную на них зловещую задачу, а губительные испарения от бесчисленных куч отбросов сделали все остальное. Вместе с больными холерой под навесами лежали многочисленные раненые, которые тоже быстро подхватывали заразу. На сотню больных приходилось по одному санитару: апатичные, деморализованные, они таскались через эту мерзость запустения, чем-то напоминая земледельцев, бродящих по уничтоженному болезнью полю. Невнятное бормотание страдальцев, их стоны и молитвы, их просьбы о воде, о милосердии, об избавлении от мук сливались в хорал отчаяния, пронзающий Тангейзера до глубины души. Он закрыл рот и ноздри полой кафтана и прошептал слова благословения Аббасу за то, что тот избавил его от подобной участи. Тангейзер постарался покинуть этот океан ужаса как можно скорее.
Внешняя граница растянутого лагеря охранялась дюжиной верховых, ездивших парами. Тангейзер направился к ближайшей к нему паре, величественно кивнул, не снижая скорости, рассчитывая снова — и с тем же желанным результатом, — что его ошеломляюще великолепный наряд избавит его от досадных задержек. Оказавшись на свободе и уехав из поля зрения часовых, он повернул прямо на запад и пустил лошадь быстрым шагом, оставив несмолкающий шум битвы позади.
Постовые де Луньи захватили его на открытом месте, у начала каменистого подъема к городу Мдине. Они взяли его в грозное кольцо, подъехав на своих зубастых боевых конях, лузитанских и андалузских, скрещенных ради большого размера со шведскими горячими скакунами. Забрала рыцарей были опущены, кровь в них бурлила, и, если бы не строгий приказ доставлять всех пленников в город для допроса, они с радостью снесли бы ему голову прямо на месте. Они отпускали скабрезные шутки по поводу его кафтана, который, кажется, показался им женским платьем. Несмотря на шутки, никто не смеялся, хотя Тангейзер предпочел бы услышать смех, который мог бы разрядить мрачную атмосферу. В конце концов, за отрезанную голову турка их в худшем случае мягко пожурят: заточенным в Мдине, далеко от неукротимой резни, которой они горячо желали, им нечем было больше поживиться.
Тангейзер ощутил огромное облегчение, когда появился шевалье де Луньи с целыми двумя сотнями кавалеристов из резервов Религии. Поверх доспехов у них были натянуты красные накидки с большими белыми крестами. На Ампаро эта одежда смотрелась гораздо лучше. Де Луньи сразу же признал в Тангейзере того «лазутчика», который возглавлял их вылазку на мыс Виселиц.
— Я справлялся, как идет ваша служба, капитан, — произнес он. — Мне ответили, что вы погибли.
— В такие времена ложные слухи бродят во множестве, — ответил Тангейзер.
— Можно ли нам узнать, чем вы были заняты все это время?
— Выздоравливал после ранений.
— Среди мусульманских дьяволов?
— В шатре одного из их генералов.
Иногда правдивый ответ — самый лучший, так оно и оказалось. Лицо де Луньи на миг превратилось в воплощенное недоумение. Рыцарь слева от него — один из постовых, которые захватили Тангейзера, — поднял забрало; он был очень молод, но в выражении его лица было столько яда, на нем лежала такая печать врожденного высокомерия, какую невозможно стереть ни одним поражением в мире.
— Значит, вам будет что порассказать нашему великому магистру, — произнес де Луньи.
— Вот почему я и приехал в Мдину. Мне нужен мальтиец, который провел бы меня в Эль-Борго.
Молодой рыцарь заговорил, и предположения Тангейзера оправдались.
— Чтобы потом вам было что порассказать и Великому турку тоже?
Тангейзер поднял на него глаза. Он быстро решил не обращать внимания на напыщенного юнца, но, судя по всему, насмешки над его кафтаном задели Тангейзера сильнее, чем он сам предполагал. Он сказал:
— Я провел тринадцать дней в Сент-Эльмо. Последние тринадцать дней.
Последовал обмен взглядами, некоторые даже перекрестились, вспоминая о легендарной осаде.
— Когда янычары спускались со своего холма, — продолжал Тангейзер, — мы часто вспоминали вас — как вы начищаете доспехи и попиваете вино в безопасной Мдине.
Несколько мечей покинули ножны, включая и меч юного хлыща. Прозвучали ругательства. Боевые кони забили копытами, сопереживая своим седокам.
Тангейзер прижал свое нарезное ружье к боку. Их болезненное понимание чести почему-то вдруг оскорбило его. Возможно, он все еще был не в себе после лихорадки или после вчерашнего опиума. Может быть, он достаточно насмотрелся на воинственных глупцов. В последнее время он предпочитал воспринимать все со спокойной насмешливостью, но сейчас этот юнец слишком близко поднес огниво к бочонку с порохом. Непривычная, хотя и знакомая некогда ярость затопила разум Тангейзера.
— Снимайте доспехи, — обратился Тангейзер к юнцу, — и я прикончу троих из вас. А если спешитесь, то и пятерых.
Он заставил лошадь сделать шаг вперед. Молодой рыцарь побелел. Подними он свой меч, Тангейзер выстрелил бы ему в лицо. Дальше этого, несмотря на свое хвастовство, он бы не пошел. Де Луньи, знавший людей лучше, чем его молодой товарищ, поднял руку.
— Хватит! — приказал де Луньи. — Пока не прозвучали слова, которые нельзя взять обратно.
Тангейзер не отводил взгляда. Веки молодого рыцаря задрожали, и он отвернулся. Тангейзер посмотрел на де Луньи, успокаивающе улыбаясь.
— Значит, я могу рассчитывать на одного из ваших мальтийских проводников.
— Вне всяких сомнений, — ответил де Луньи, успокаиваясь. Он кивнул головой в сторону холмов, из-за которых доносился рокот пушек. — Как идет сражение? Мы услышали сильный шум и решили, что с нас хватит уже начищать доспехи и попивать вино.
— Эль-Борго выстоит, — сказал Тангейзер. — Но я сомневаюсь, что Сент-Микаэль протянет хотя бы час.
— Они же держались до сих пор.
— Знамена янычаров уже полощутся на стенах крепости.
— А мы не сможем обойти их с фланга?
Тангейзер скрыл сострадательный взгляд.
— У Мустафы на высотах двадцать тысяч резерва.
Де Луньи нахмурился.
— А насколько хорошо защищен их лагерь?
— Их лагерь? — Вопрос был глупый, в нормальном состоянии Тангейзер не позволил бы ему слететь с губ. Желудок говорил ему, что этот день — который и так уже тяжело сказался на его неокрепшем здоровье — обещает стать еще хуже.
— Турецкий лагерь, — сказал де Луньи. — Госпиталь, если его можно таковым назвать. Их запасы продовольствия и вооружений. Повара, матросы, арапы. Этот их рынок.
К тому времени, когда де Луньи завершил свой список обреченных, Тангейзер точно знал, что они отправятся и выяснят все сами, независимо от того, как он ответит. И он сказал правду.
— Даже мыс Виселиц был защищен лучше. Там десятка четыре или около того конных пикетов, растянутых на большое расстояние. Отряд фракийских солдат копает ямы для отхожих мест. И, как вы сказали, повара, матросы, невооруженные рабы, больные. Никаких брустверов или частоколов. Все до единого батальоны стоят на холмах.