Рембрандт

Гулиа Георгий Дмитриевич

У молодого мастера завелись денежки – кое-что удавалось продать. Ученики, сказать по правде, тоже подбрасывали деньжат. Ван Рейн, улучив момент, сделал Анне некое предложение, которое она, после небольшого раздумья, приняла. Речь идет о меркантильной стороне. Анна оказалась практичной: не афишировала свою связь, тем более что каждый ее приход всегда связывался с очередной партией выстиранного и выглаженного белья. Была ли она замужем? Рембрандт не спрашивал об этом ее, она тоже не распространялась на эту тему. Ее серые глаза были достаточно шаловливы, руки ловки, а икры воистину

восхитительны. Чего же более? А годы ее не имели значения – может, было ей за тридцать. А может, чуть меньше… Да не в том суть! Главное – удобно: Анна рядом, искать ее не приходится, зря тратить время – тоже… Время позарез нужно для живописи и офортов.

В Лейдене все чаще упоминали имя молодого мастера Рембрандта ван Рейна. Состоятельные семьи все чаще желали попозировать ему. Но, разумеется, до настоящего признания было далеко, то есть так далеко, что трудно даже представить себе. По здравом размышлении имелось два выхода: добиться положения первого художника в Лейдене или попытать счастья в огромном Амстердаме и там снискать себе славу. Берега Рейна казались слишком уютными по сравнению с берегами Амстела, где кипела жизнь, точно вода в котле, где многоязычное амстердамское племя расставляло такие ловушки, что, пройдя через них живым и невредимым, можно было рассчитывать, что прочно станешь на ноги…

Лисбет вызвалась сопровождать брата, быть возле него даже на положении экономки. Это ее решение растрогало Рембрандта. Однако важнее было то, что и отец, и брат Адриан обещали всяческую помощь.

– Раз ты решился, – сказал отец, – будь настойчив до конца. Не пасуй.

– Я поддержу тебя, – сказал Адриан.

Его жена Антье согласно кивала.

Итак, вперед, на берега Амстела!

Тот, который доктор Тюлп

– Старина, – обращается Рембрандт с кушетки к Рембрандту на стене, – кажется, ты запамятовал доктора Тюлпа. А ведь он, его труп, его младшие коллеги повели тебя к вершине.

– Труп доктора Тюлпа?

– Не придирайся к словам. Я хотел сказать, что доктор Тюлп стоял у анатомического стола. А труп был некоего чудака, умудрившегося умереть прежде времени.

– Как это – умудрившегося?

– А так. Человек должен жить и жить. Жить, чтобы делать дело, которое ему предначертано. Доброе дело. А ежели нет – то, значит, чудак, который не сумел жить, сыграл в ящик, как говорят грузчики Роттердама.

– Так что же? Речь идет о твоем восхождении?

– Именно, старина, именно!

Из разговора в Гааге. Апрель, 1984 год.

— Знакомая с детства картина: восемь человек у трупа в анатомическом театре. Доктор Тюлп, известный амстердамский ученый, собрал своих коллег и говорит о врачевании. Не просто говорит, но показывает на трупе что и как. Кто не знает теперь «Анатомии доктора Тюлпа»? Картина писана в 1632 году, вскоре после переезда господина Рембрандта на берега Амстела, то есть в Амстердам…

– Простите, в чем заслуга доктора Тюлпа?

– Он нашел Рембрандта. Не без рекомендации

Гюйгенса. И заказал ему групповой портрет. На свой риск. Он оценил талант Рембрандта. Разве этого мало?

– Но были «Анатомии» и прежде… Других мастеров,

– Были. Однако суть в том, что Рембрандт написал людей, преданных своему делу и желающих послужить человеку. Тюлп помог в этом благородном начинании. Он угадал, с кем имеет дело…

– Вот что, – сказал доктор Тюлп, помыв руки и беря с круглого столика предложенный ему бокал вина, – я не нахожу у вас воспаления. Слава богу! Однако прописываю вам постель, тепло в комнате и эту настойку, которую вы уже принимаете.

Константейн Гюйгенс надел халат, отороченный мехом, уселся в глубокое кресло.

– Кстати, вы можете проводить в кресле несколько часов, но остальное время – в постели, – продолжал доктор, оправляя резким жестом коротко остриженную бороду.

Гюйгенс пожаловался на боль в горле.

– Это от натужного кашля, – пояснил доктор. – Главное – нет воспаления. Жар спал. Это хороший признак.

– А как с чумой в городе? – спросил Гюйгенс.

– Идет на убыль. Вчера умерло двадцать пять. Сегодня я навестил пятерых. Думаю, что трое из них выживут… – Доктор успокоил больного: – Перед тем как явиться к вам, я выкупался, сменил одежду, окурил себя как следует. Ванна с уксусом – хорошее предохранительное средство.

– Какие еще новости?

– Особенно никаких! Да! – доктор оживился. – Помните, вы говорили мне о некоем молодом мастере ван Рейне? Ван Рейне из Лейдена.

Гюйгенс на минуту задумался.

– Разумеется! – вспомнил он. – Это единственный достойный внимания живописец в Лейдене. Сваненбюрг постарел, однако и в более молодые годы был посредственным мастером.

– Так вот, господин Гюйгенс, ваш молодой живописец обретается здесь, в Амстердаме. Он поселился на Блумграхт, недалеко от Западной церкви. У него своя мастерская и даже свои ученики.

Господин Гюйгенс сказал, что видел художника в его неказистой мастерской близ Рейна. Сначала подумалось, что тщеславный мельник, отец художника, решил взойти на более высокую социальную ступень. Однако выяснилось, что это совсем не так.

– А как? – поинтересовался доктор.

– Все оказалось проще. Дело в том, господин Тюлп, что отец художника, сказанный мельник, хотел отличить свой помол солода от других. Его фантазия не шла далее ближайшей реки. И он написал на своих мешках свое имя с прибавлением «ван Рейн». Если бы рядом текла река Амстел, он стал бы «ван Амстел». Только и всего!

– Любопытно… Так вот, господин Гюйгенс, мне рекомендовали его как талантливого художника.

– Кто же?

– Кажется, молодой торговец картинами Эйленбюрг. А может, доктор Бонус. А вот почему Бонус – я не припомню. Наверное, все-таки Эйленбюрг. Такой услужливый, ловкий торговец. И живописец к тому же.

– Если даже он ловок, – сказал Гюйгенс, – здесь нет никакого обмана. Если, разумеется, этот самый ван Рейн не пошел вспять в своем развитии. Но даже один его шаг вперед – это движение в хорошем направлении. Не удивлюсь, если он прославится на весь Амстердам. Да, да, я не шучу!