Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)
Шрифт:
— Кого это бог принес?
Из кухни вышла крепкая, костистая женщина в засаленном фартуке поверх серого платья и валеных опорках на ногах, оглядела вошедших.
— Послали нас… — смущенно пояснила мать.
— Кто же это послал-то? — недоверчиво спросила женщина. — Кому я понадобилась?
— Да, конечно… Вижу, ошиблись. — Мать уже сообразила, что тот подлый мужик и тут посмеялся над ней: ну что можно выменять в доме, где куча ребятишек! — По дороге на лошади нагнал нас, чернявый такой, посоветовал… справный
— Ну, Савельева. — Хозяйка поджала губы, помедлила, что-то вспоминая. Затем требовательно и резко спросила: — Еще что говорил? Болтал-то что?
— Вы извините, — заторопилась мать. — Вижу, не к вам надо было.
— Постой, — грубовато остановила хозяйка. — Раздевайся, уж коль пришла. Чернявый, говоришь? Он, сморчок, он, страхолюд. Ну, дождется у меня… Проходи, грейся, печка теплая. Издалека ли?
— Из города мы.
— Твой? — Она только сейчас взглянула на застывшего у порога Алешу. — Да вижу, что твой. Далеко зашли — из города…
— Нынешняя нужда куда не загонит. — Мать все еще не могла побороть смущения, ребята за столом беспокоили ее. Если бы хозяйка прогнала ее, она бы, кажется, почувствовала облегчение.
— Да уж, нынче ты от горя, а оно за тобой, — согласно отозвалась хозяйка.
Ребята опорожнили блюдо, степенно положили ложки и теперь с откровенным любопытством смотрели на вошедших незнакомых людей, больше занимал их Алеша. Все они были белобрысые, круглолицые. Алеша даже подумал: в порядке ли у него одежка, быстренько оглядел себя. «Пялятся, как в зверинце». Старший, видимо, почувствовал его настроение, покраснел, а потом вышел из-за стола.
— Бабаня, я к Саньке схожу.
— Иди, иди, — откликнулась хозяйка. — А вы на печку, не крутитесь под ногами.
Младшие молчаливо полезли на печь, девочка лет семи осталась убирать со стола.
Хозяйка принесла из кухни чугунок и две тарелки, налила по края дымящихся щей, щедро нарезала хлеба.
«Как городским, тарелки», — подумал Алеша и украдкой взглянул на мать. А она, смешавшись, смотрела на хозяйку, но отказываться не стала — предложено было от сердца.
— Спасибо, Фаина… Отчество-то ваше как, скажите?
— Ешь, ешь. Вон как заморила парня. Васильевной меня величают. Отец Василий, и муж Василием был…
— И я Васильевна. Катерина. Муж-то не на фронте ли?.. — спросила мать, услышав «был».
— Нет, еще до войны похоронила. Дом-от поставил, а пожить в нем не пришлось. Жалела его, еще чего годков-то! Болел… Да что говорить, теперь вот сын воюет. А зять… Ой, молчи, молодка, осиротила ребят война. И что этого Гитлера никто не пристукнет? В гробу ему покоя не будет, что ведь наделал… Дочкины это все. — Она кивнула на печь, откуда из-за занавески выглядывали ребячьи лица. — Сама-то она на лесозаготовках. Бабье ли дело? Старший, Колька, в школу бегает, а Соня
Мать опустила голову, задумалась, видимо, все еще пыталась понять, почему мужик направил их к Фаине Савельевой? Ладно, ненавидит городских по какой-то причине, чем же эта добрая и не совсем счастливая семья ему помешала? И хозяйка, когда услышала о нем, отозвалась плохо. Сама из деревни, мать знала, что между соседними домами годами бывает вражда, уж и не помнят, с чего началось, а продолжают на каждом шагу вредить друг другу. Что-то, наверное, похожее и тут. Но спросить она не решалась.
— Утром много подвод встречали с мукой, картофелем, и все в город. Будто не ко времени поставки, — поинтересовалась она.
— Не ко времени, — подтвердила Фаина Васильевна. — С государством с осени рассчитались, а это голодающим. Секретарь приезжал из района, так говорил, много по Дороге жизни голодающих ленинградцев везут, по ледяной дороге… А что за дорога такая — толком не поняла. Намученные, исхудалые, страсть, говорят, смотреть…
— Я видел, — решился встрять в разговор Алеша.
— Где же это ты видел? — недоверчиво спросила хозяйка.
Алеша хотел обидеться: привыкла дома к малышне и его таким же недоростком посчитала. Мать, однако, опередила его:
— В ремесленном училище он, ходить приходится далеко, через железную дорогу. А их на станции Всполье ссаживают, по больницам развозят…
— Чему же вас там учат, маленьких таких? — спросила Фаина Васильевна, и Алеша понял, что материно объяснение нисколько не прибавило уважения к его личности. — Кем будешь-то, родимый мой?
— Слесарем, — буркнул он.
— Это что-то вроде нашего деревенского кузнеца?
— Что-то вроде, — безнадежно подтвердил Алеша. «Рассказать бы тебе, что мы фронтовой заказ выполняли, по-другому заговорила бы. Жалко, что тайна, которую нельзя разглашать».
— Поди, ножи-то точить научился? — подозрительно спросила хозяйка.
— Почему же! — хмыкнул Алеша. — И ножи, и ножницы, топор могу поправить. Инструмент с собой. Надо, что ли?
— Как не надо! В доме мужиков нет. С Кольки какой спрос. Вон Соня тебе даст, поточи.
Алеша встал, церемонно поклонился.
— Спасибо за еду, тетя Фая.
— На здоровье. Сейчас самовар согрею, чай будем пить.
Алеша взял свой мешок и пошел за девочкой на кухню. Он слышал, как мать в разговоре спросила об эвакуированных, обосновавшихся в деревне.
— Да много, много их у нас, — отвечала хозяйка. — Ох, молодка, только на них и держимся. Работящие! Без них, так и колхоза бы не было. Для таких, как Илюха, они нож острый, глаза колет их отношение к делу. Хороших мужиков забрали, остались бабы да старики, да еще как Илюха, все шаляй-валяй: проглотить-то хочется, да жевать лень. Беда…