Ремесло. Наши. Чемодан. Виноград. Встретились, поговорили. Ариэль. Игрушка
Шрифт:
— Отвечай, — приказал король.
— Я не могу ее написать, — сказал художник.
— Почему?
Наступила долгая пауза. Затем художник ответил:
— Я думаю только о серой букашке...»
— Ты поняла, что я хотел сказать?
— Да.
— Что же ты поняла?
— Видно, он хорошо ее знал.
— Кого?
— Букашку...
Затем наша дочка ходила в школу. Училась довольно прилично. Хотя ярких способностей не обнаруживала.
Сперва я огорчался. А потом успокоился. У талантливых — одни несчастья в жизни...
Катина
Ко мне дочка относилась хорошо. Немного сочувствия, немного презрения. (Ведь я не умел чинить электричество. Ну, и мало зарабатывал...)
Как все ленинградские школьники, она была довольно развитой. Ей было известно мое отношение к властям. Если по телевидению выступал Брежнев, Катя следила за моей реакцией...
Она говорила мне:
— Зачем ты ходишь раздетый?
Видимо, я был ей физически неприятен. Может, так и должно быть. Детям свойственна такого рода антипатия. (Родителям — никогда.) У нее стал портиться характер. Я подарил ей отросток кактуса. Написал такое стихотворение:
Наша маленькая дочка
Вроде этого цветочка —
Непременно уколю,
Даже тех, кого люблю...
В семьдесят восьмом году мы эмигрировали. Сначала уехали жена и дочка. Это был — развод. Хотя формально мы развелись за несколько лет до этого. Развелись, но продолжали мучить друг друга. И конца этому не было видно.
Говорят, брак на грани развода — самый прочный. Но мы переступили эту грань. Моя жена улетела в Америку, доверив океану то, что положено решать самим.
Дочка поехала с ней. Это было естественно. А я остался с матерью и Глашей.
Я не хотел уезжать. Вернее, знал, что еще рано.
Мне нужно было подготовить рукописи. Исчерпать какие-то возможности. А может быть, достигнуть критической точки. Той черты, за которой начинается безумие.
И я остался. Мать осталась со мной. Это тоже было естественно.
После отъезда жены и дочки события развивались в ускоренном темпе. Как в романе начинающего автора, торопливо дописывающего последние страницы.
Меня отовсюду выгнали. Лишили последних заработков. Я все больше и больше пил.
Затем — какие-то странные побои в милиции. (Я бы воспринял их метафизически, не повторись они дважды.) Неделя в Каляевской тюрьме. И наконец — ОВИР, таможня, венские сосиски...
Четыре года я живу в Америке. Опять мы вместе. Хотя формально все еще разведены.
Отношения с дочкой — прежние. Я, как и раньше, лишен всего того, что может ее покорить.
Вряд ли я стану американским певцом. Или киноактером. Или торговцем наркотиками. Вряд ли разбогатею настолько, чтобы
Кроме того, я по-прежнему не умею водить автомобиль. Не интересуюсь рок-музыкой. А главное — плохо знаю английский.
Недавно она сказала... Вернее, произнесла... Как бы это получше выразиться?.. Короче, я услышал такую фразу:
— Тебя наконец печатают. А что изменилось?
— Ничего, — сказал я, — ничего...
Глава тринадцатая. Заключение
Перед вами — история моего семейства. Надеюсь, она достаточно заурядна. Мне осталось добавить лишь несколько слов. 23 декабря 1981 года в Нью-Йорке родился мой сынок. Он американец, гражданин Соединенных Штатов. Зовут его — представьте себе — мистер Николас Доули.
Это то, к чему пришла моя семья и наша родина.
Чемодан
...Но и такой, моя Россия,
ты всех краев дороже мне...
Александр Блок
Предисловие
В ОВИРе эта сука мне и говорит:
— Каждому отъезжающему полагается три чемодана. Такова установленная норма. Есть специальное распоряжение министерства.
Возражать не имело смысла. Но я, конечно, возразил:
— Всего три чемодана?! Как же быть с вещами?
— Например?
— Например, с моей коллекцией гоночных автомобилей?
— Продайте, — не вникая, откликнулась чиновница.
Затем добавила, слегка нахмурив брови:
— Если вы чем-то недовольны, пишите заявление.
— Я доволен, — говорю.
После тюрьмы я был всем доволен.
— Ну, так и ведите себя поскромнее...
Через неделю я уже складывал вещи. И, как выяснилось, мне хватило одного-единственного чемодана.
Я чуть не зарыдал от жалости к себе. Ведь мне тридцать шесть лет. Восемнадцать из них я работаю. Что-то зарабатываю, покупаю. Владею, как мне представлялось, некоторой собственностью. И в результате — один чемодан. Причем довольно скромного размера. Выходит, я нищий? Как же это получилось?!
Книги? Но в основном у меня были запрещенные книги. Которые не пропускает таможня. Пришлось раздать их знакомым вместе с так называемым архивом.
Рукописи? Я давно отправил их на Запад тайными путями.
Мебель? Письменный стол я отвез в комиссионный магазин. Стулья забрал художник Чегин, который до этого обходился ящиками. Остальное я выбросил.
Так и уехал с одним чемоданом. Чемодан был фанерный, обтянутый тканью, с никелированными креплениями по углам. Замок бездействовал. Пришлось обвязать мой чемодан бельевой веревкой.