Репетиция Апокалипсиса
Шрифт:
Мир предавался гедонизму настолько, что перестал замечать, как с лица земли исчезают целые города. Главным для жующего и погрязшего в разврате большинства было, чтобы им не мешали предаваться удовольствиям. Иногда города исчезали по воле стихии, иногда благодаря налёту авиации, а потом дошло до «гуманных» точечных ракетных ударов. Мир в это время жрал, пил, спал, блудил… Даже жители тех городов, которым было суждено исчезнуть. С чего это началось? С бомбардировок Сербии и Черногории в 1999-м? С Ирака? Сколько уже воды утекло…через Босфор и Дарданеллы?
Нет, не буду об этом. Ушёл я от всей этой политики. Даже красивые слова о создании мироустройства всего-навсего есть желание одних жрать больше, чем другие. И не надо тут Эпикура Дэвидом Пирсом передёргивать! Забейте себе своего Пирса… в заднюю биосферу. Старый грек Эпикур говорил: хочешь больших удовольствий, начни ограничивать себя.
Тьфу ты! Будто с Давыдовичем спорю. Накормить растущее население можно, растущую алчность накормить нельзя. «Тварь я дрожащая или право имею», не так ли, Фёдор Михайлович? Тварей не осталось, все — творцы! Творцы собственного счастья.
— Где вы? Ау? — я вывалился за дверь, туалет у меня там, да и загашник есть в холодной кладбищенской земле — бутылочка пшеничной. Раз Конец Света задерживается, мы его перепьём.
На кладбище было тихо. Здесь всегда тихо. Хорошо, что в последнее время почти не было медно-завывающего идиотизма — оркестров. Тихо… А сегодня тише, чем обычно. Спят ребята. Вот только тянуло откуда-то сероводородом. И не от клозета моего — с двумя окнами в Европу (так я их называл). Уж на что я не брезгливый, но, избавившись от переработанного кое-как «Джонни Уокера», я быстрее двинулся к тайнику, едва сдерживая рвотные порывы.
— Макарка! — позвал скрипучий баритон со скамейки у торца моей каморки.
— Для кого Макарка, а для кого и Макар Васильевич, — ответил я, всматриваясь в туманную серость нынешней ночи.
— Зазнался… Столько выпили вместе… — на скамейке сидел огромный негр с торчащими из-под пухлых губ кабаньими клыками.
— Для тебя, черномазый, уж точно Макар Васильевич.
— Не признал… — рыкнул потусторонний нубиец, и в глазах его полыхнули два зелёных костра, осветив кошачьи усы под широкими ноздрями.
— Ты не по адресу. У меня должна быть белая горячка, а ты — чёрная. Вали в Африку.
— Нетолерантно излагаешь, — осклабился папуас.
— Не знаю такого слова, — ответил я и потянулся к своему загашнику. Ужас, который всё-таки холодил спину, надо было срочно залить.
Чёрный бес хлопнул в свои огромные ладони, между ними сверкнула маленькая сизая молния, и из вспышки родился неплохо накрытый стол с напитками и закусками.
— Как ты любишь, — пригласил жестом бес.
— Я с вашим братом не пил и пить не буду, — держал я марку.
— Ой ли? — скривился бес так, что плющенный нос покрылся огромными морщинами. — Может, мне всех наших позвать, с кем ты в обнимку за столом сидел? Кому похабные анекдоты под запись рассказывал? Кому сквернословил? А?
— Чё надо? Раз миндальничаешь со мной, а не сразу всей ордой долбите, значит, надо чего-то. И это… запах выключи. А то блевану щас в твою немытую харю.
— На свою посмотри. А запах этот, между прочим, в основе всех парфюмерий лежит. Да ты присядь, Макар Васильевич, присядь. Не на сковородку ещё, на стул.
— Может, перекрестить тебя? — даже не знаю, у кого спросил.
— А сможешь? — нагло усомнился бес. — Рука-то под стакан да лопату заточена.
Я попробовал поднять правую руку, но её будто не было. Просто не было и всё.
— Не идёт? — участливо поинтересовался бес.
— Ну и как я с тобой тогда пить буду?
— Элементарно, — он покрутил кошачьими глазами, и ближняя ко мне бутылка поднялась в воздух, пробка со свистом улетела в кусты, сосуд наклонился, наплескав в бокал точные сто грамм. Стакан, в свою очередь, подлетел к губам и обходительно наклонился. — Не бойся, не палёная.
— Убери! Твою я пить не буду, если хочешь, чтоб я выпил, дай мне сходить за своей. Недалеко.
— Да она вся наша! Эта только что со склада! И вообще: ты должен хоть немного бояться! Ты в ужасе должен быть! Почему ты так спокоен?
— Потому что пьян, — честно и самодовольно улыбнулся я.
— Не зря ты поминал Эпикура. У тебя алкогольная атараксия…
Некоторая рассеянность ночного посетителя добавила мне уверенности, как наркомовские сто грамм. Бес был очень силён, но не всесилен. Что-то я должен был сделать… Что?
— Бери свою водку и садись.
После того как я налил себе в свой, что характерно, стакан и выпил, то почувствовал себя ещё более расслабленно и нагло спросил:
— Так чего тебе надо, дьявольское отродье?
— Твоё хамство может быть наказуемо, — предупредил бес.
— Если б ты мог, ты бы давно меня испепелил, — самоуверенно заявил я. — Могу себе представить вашу атаку…
— Не можешь! — рыкнул он так, что ураганным порывом пригнуло деревья вокруг и земля под ногами задрожала.
И это действительно было страшно. Если б я не был в средней стадии опьянения… А так, как он там выразился, алкогольная атараксия по системе: «а нам всё по…, хуже не будет». Хуже только, когда похмелиться нечем.
— Перестарались мы с тобой, — заметил он, несколько обмякнув, — ты как заспиртованный урод из кунсткамеры.
— От урода и слышу… Как хоть тебя зовут?
— Можешь называть меня Джалиб. Хотя это только одно из многих имён.
— Имя моё легион… — вспомнил я.
— Да знаем мы, что ты грамотный.