Репетиция Апокалипсиса
Шрифт:
— Решай!
Если у человека нет сил, надо попросить их у Бога. В это я верил всегда. Душа свернулась в комочек и упала на самое дно сердца… Так, что эхо покатилось по гулкой пустоте сознания. Я зарыдал. У меня даже не слёзы, у меня ручьи полились из глаз.
— Господи, помоги!.. — крикнул я, сползая с кресла. — Господи, помоги!.. — стоя на коленях, я давился собственными рыданиями и просил последней защиты: — Господи, помоги, нет у меня больше сил! Господи, я всю жизнь прожил напрасно, но я Тобой создан! Помоги мне, Господи!.. Господи, прости и помоги!..
Со стороны города ударил колокол. Я знал его голос. Я не перепутал бы его ни с каким другим. Главный голос на колокольне у Храма Воскресения Христова. Мерно, удар за ударом, его мягкий бронзовый баритон рассеивал серое марево ночи. То, что с востока надвигалось на город, не совсем походило на обычное утро, но это было хоть какое-то подобие рассвета. А колокол пел и пел, и бес, мучивший меня, на глазах съёжился, сжался, буквально вспыхнул, точно головка спички, и, чмокнув всасывающим его пространством, исчез.
— Подумай, я вернусь… — услышал я последние слова Джалиба.
Колокол бил. И благовест, и набат. Обессиленный, я упал на родную кладбищенскую землю».
4
— Колокол! Бабушка, колокол! Слышишь?!
Галина Петровна не торопясь села в кровати, с любовью посмотрела на внучку.
— Да слышу, слышу. К заутрене, что ли, так рано? Вроде не так как-то…
Даша вскочила, стала открывать окно.
— Я же говорю: ночью что-то случилось. Точно тебе говорю. Во всём городе.
— Ну, если случилось, то уже случилось. Главное — мы с тобой на месте, сейчас чаю попьём, потом будем со всем разбираться.
— Рассвет-то какой-то необычный. Точно не рассвет, а марево.
Но Галина Петровна не смотрела в окно, а прислушивалась.
— Это не Феодосий звонит. Точно не Феодосий, — насторожилась она. — Неумёха какой-то звонит. Не поймёшь, набат или благовест. Скорее набат.
— Зачем?
— Если набат, значит, созывают всех.
— Мы туда пойдём?
— Чаю-то надо выпить. Не пост, поди.
— Ага, чаю, — усомнилась Даша, — электричества до сих пор нету. Газ, интересно, подают или нет? — Она чуть не вприпрыжку бросилась в ванную комнату. — Бабушка! — закричала оттуда. — И воды нету! Я как на улицу без душа пойду? Умыться и то нечем!
— Это у тебя нечем, — проворчала в ответ Галина Петровна, — а мы люди невзгодами учёные. У меня в бытовке нашей несколько пятилитровых бутылок набрано. И умыться, и готовить хватит. Там и эта, — наморщила лоб, вспоминая, — керосинка.
— Ты прямо как на случай войны…
— На всякий случай. Думала, грешным делом, китайцы до нас дойдут. А они, глянь, в другую сторону всей своей армадой попёрли. Ещё читала в журнале, помню, что сейчас должны всё решать небольшие мобильные части, а тут на тебе, выкуси — мобильные части по пять миллионов, да ещё и при ракетах, танках и самолётах. В наше-то время про китайскую армию анекдоты рассказывали…
— Баб, а почему они на нас не пошли?
— А зачем? У тебя глаза-то вроде не китайские, разуй ещё шире, коли не видишь. Их тут уже столько, что без войны победили. Хорошо, что ещё по нашим законам жили. Да крестились многие. Очень многие крестились. Они там победят, а здесь просто свою территорию объявят, и не пикнет никто.
— Вроде звонить перестали, — прислушалась Даша.
— Надо быстрее туда идти.
— Может, такси вызовем? Далеко ведь.
— А телефоны работают?
— Блин…
— Поди, в холодильнике всё разморозилось! — всполошилась Галина Петровна и хотела было пойти на кухню, но, поднявшись с кровати, пересеклась взглядом с глазами Спасителя.
— Лампадка погасла, — заметила она, — давай-ка помолимся…
— Давай, — обречённо вздохнула Даша.
Потом они наскоро попили чай со смородиновым листом. Причём обе веселились, осваивая керосинку, на которую поставили маленькую кастрюльку. Запасливая бабушка достала с антресолей несколько больших толстых свечей, зажгла пару в ванной, чтобы умыться не в полном мраке. Даша время от времени бегала к окну и докладывала:
— А людей-то нет. Я уже сколько смотрю: двух-трёх человек видела. К центру шли. Пешком. Машин вообще не слышно. Фигня какая-то…
— Только не ругайся, — морщилась бабушка, — чего бесов-то зазывать.
— А, бабуля, — отмахивалась внучка, — делать им больше нечего, как только за каждым моим словом бегать.
— А то и нечего! — строго пресекала Галина Петровна. — И бегать им не надо. Ты ляпнула, а они уже тут как тут, со своей книжкой…
— Ага, и стоят — записывают: чего там Даша Болотина сказала. Ну я им таких неологизмов напридумываю!..
— Не храбрись, дурочка, не понимаешь, с кем дело имеешь…
— Во, а сама ругаешься…
— Я же любя…
— На всё у тебя отговорки. Я-то чё сказала, «фигня» — не ругательное слово.
— Это как посмотреть. Фига-то, ты не знаешь будто, чего означает.
— Бабуля, ты мне своими нотациями весь мозг вынесешь…
— Было бы чего выносить…
— Ага, щас ты меня снова так хитро дурой назвала?
— Да ничего я тебя не называла. За речью следить надо…
— За светофорами следить надо…
— Они не горят, смотри-ка…
Так, препираясь, и шли по пустынной улице. Обе старались не обсуждать растущее с каждым шагом тревожное состояние.
— Ба-аб, — Даша потянула «а», чтобы придать значимость вопросу, — а папа действительно в Бога верил?
— Верил — даже не то слово. Он точно знал. У него научные доказательства были. И он говорил о них.
— И что, он все заповеди соблюдал?
— Ну… — приостановилась Галина Петровна, — праведником он не был, но за Истину готов был на всё.