Репей в хвосте
Шрифт:
Хмыкнул.
— Да дело-то простое. Вот этот вот, Перфильев, значит, приехал к вам сюда. Видно уже был на взводе. Потому как только увидел вашу Наташу с этим Ивановым, так сразу ему в морду и дал. Да силу-то не подрасчитал. Те-то двое на террасе были. Потом дочка ваша объяснила — скорую они для вас стояли высматривали. Говорили. Она, Наташа-то, плакать принялась, воспитатель ваш вроде успокаивать, а тут и Перфильев этот подоспел. И говорю, как увидел — сразу в морду. Ну а тот не ожидал, должно быть, такого поворота. Даже и не понял, видно, бедняга, ничего,
В следующий раз я очнулась уже в больнице. Боже, как не хотелось приходить в себя! Лучше бы я умерла, так ничего и не узнав! Ванечка! Бедный мой Ванечка! Взглянула за окно — светает. Потянулась к кнопке вызова медсестры.
— Я хочу позвонить. Где мой телефон?
Пожала плечами, позевывая.
— Его не было с вами. Попозже захотите — кто-нибудь из родственников вам его подвезет.
— Где я?
— Склиф.
Вскинулась.
— Я хочу знать. Одновременно со мной должны были доставить человека. Раненого. Иван Иванович Иванов. Узнайте, пожалуйста. Это очень важно.
— Хорошо. Только лежите.
Вернулась через пять минут.
— Есть такой, — быстро назвала отделение и номер палаты, и я ухватилась за эту информацию с маниакальной жадностью. — Состояние тяжелое. Спите. Слезами горю не поможешь.
— Я не засну.
— Заснете.
Укол, который она сделала, и правда, вскоре погрузил меня в сон. Поздним утром, когда я открыла глаза, рядом сидела Наташа.
— Где Вася?
— Арестован, — заплакала.
— Я имела в виду твоего брата.
— А… Он у деда с бабкой. Приехали, забрали. Как ты себя чувствуешь?
— Невнятно.
— Я привезла твой телефон и так кое-что.
— Спасибо… Наташа, сходи, пожалуйста, узнай о состоянии Ивана.
— Я уже узнавала недавно. Говорят, состояние тяжелое, но стабилизировалось. Я даже не поняла, как все это, собственно, произошло, — слезы одна за другой катились из ее глаз, и она не пыталась вытирать их, будто не замечала.
Ей было лучше. Я плакать, похоже, просто не могла.
— Мамочка, прости меня, пожалуйста. Я вела себя так ужасно… Я не хотела, просто…
— Да ладно, что уж теперь. Все мы иногда бываем… Лучше расскажи, что все-таки произошло после того, как я покинула ваше общество?
— Васька поднял крик. Мы с Иваном прибежали, он поднял тебя и уложил на диван, попытался привести в чувство, не смог, отправил меня вызывать «скорую», а Ваську на кухню за водой. Я позвонила, потом постояла возле тебя, ты все не приходила в себя, и я испугалась. Тут Иван отправил меня на улицу, встречать врачей. Через какое-то время вышел сам. Я разревелась. Он стал меня утешать, обнял. А тут Василий налетел как ураган…
— Он что-то говорил, как-то объяснился?
— Сказал: «Ах ты сволочь!» и все…
— Ничего не понимаю. Конечно, Васька младший порол ему какую-то чушь по телефону…
— Какую?
— Ну он спросил, что мы делаем, а Василек ему — мол мы с мамой телевизор смотрим, а Иван в своей комнате
— О господи!
— Чего его черт понес к нам? Что он себе в голову вбил? Почему драться полез? Глупость какая-то. И закончилась-то как ужасно! — я откинулась на подушку, прикрыла глаза, потом собралась с духом и осторожно села. — Проводи меня к Ивану. Я должна…
Наташка кинулась на меня и так стремительно, что я не успела опомниться, как уже снова оказалась лежащей на постели.
— Тебе нельзя вставать. Врач сказал — категорически. А потом к нему все равно никого не пускают. Правда. Я пыталась.
Не знаю, что бы я стала делать, если бы в этот момент в палату не вошел Незнающий. Осмотрелся, кивнул.
— Нормально. Хорошо другой раз быть накоротке с Министром здравоохранения и Главным врачом Склифа.
— Так вот почему я оказалась здесь.
— Да, моя дорогая. А то бы валялась сейчас в палате на восьмерых в местной больничке. Наташа, вы совершенно правильно сделали, что сразу позвонили мне. Какая-то совершенно дикая история. И так не вовремя… Уж всего ждать было можно. Любых страстей, начиная от заложенной бомбы до снайперов на соседней крыше, но такого… Вечно ты, Мария… М-да. И что это на Перфильева нашло?
Наташка опередила меня с ответом.
— Это совершеннейшее недоразумение, Максим Александрович. Он не хотел… — и вдруг закончила умоляющим, каким-то униженным тоном, таким странным в ее устах. — Нельзя ли похлопотать, чтобы его отпустили из тюрьмы? Под подписку или еще как-нибудь? Он ведь не нарочно… Это я во всем виновата! — не выдержала, заревела в голос и выскочила из палаты.
Максим потоптался и сел на ее место.
— Почему это она считает виноватой именно себя?
— Она поругалась со мной, я — в обморок. А тут все и произошло. Может из-за этого?
— Ерунда какая-то… А ты-то чего, голуба душа, с детьми что ли никогда не ссорилась, чтобы так реагировать на их выкрутасы?
— Да нет. Не в этом дело. Мне, понимаешь, позвонили…
Глаза Максима сузились.
— Неужто твой дружок из ФСБ?
— Он самый. Не представлялся, конечно, но пообещал смешать с дерьмом, причем в самых доходчивых выражениях. Да, а перед этим звонил другой. Тот, знаешь ли, даже представился. Крутых, говорит, Леонид Иванович. Этот посоветовал детей беречь. Хорошие они у вас, говорит. Сука!
Максим успокоительно похлопал меня по руке, лежащей поверх одеяла. Потом задумался, покусывая ноготь.
— Странно. Это что ж получается? Они, что ли, не договорились, кому звонить и что говорить?
— Не знаю я, Максим. Не знаю! Пойми, сейчас совсем не этим голова занята.
— Да… История… Перфильев в кутузке… И воспитатель твой ни за что, ни про что… Теперь и на даче-то этой тошно будет после таких дел.
— Да черт с ней, с дачей! Ведь люблю я его, а он там при смерти лежит! А я тут, как бревно! О господи!