Репит
Шрифт:
Эд присаживается на край койки, который освободил доктор Патель, смотрит на меня, затем берет за подбородок и осторожно поворачивает голову туда-сюда. Я чувствую себя странно, когда он прикасается ко мне. Как будто он имеет право. Но это полная ерунда. Моя память о физических контактах с другими людьми ограничивается неловкими объятиями от Френсис, и прикосновениями врачей и медсестер во время медицинских процедур.
Я отталкиваю его руку и медленно сажусь.
— Не надо.
— Прости. Чем я могу помочь? С тобой все в порядке? Тебе можно
— Я в порядке, правда.
— Клем, у тебя половина лица черно-синяя, — он неодобрительно качает головой. — Я бы не сказал, что ты в порядке.
— Могло быть и хуже. По крайней мере, я не ударилась травмированной стороной головы, когда потеряла сознание и упала.
— Так ты теперь Джессика Джонс и неуязвима?
Я начинаю хмуриться, но останавливаюсь. Больно.
— Не знаю, кто это.
Эд опускает голову и потирает затылок — это, вероятно, значит, что я его раздражаю. Ему не должны были звонить из больницы. Бог знает, чем он был занят. На нем джинсы и кроссовки, рубашка на пуговицах с закатанными рукавами. На макушке черные солнцезащитные очки. Может, он был на работе. Может, готовился к свиданию. Не знаю, беспокоит это меня или нет. Я не имею на него никаких прав. Но лучше об этом не думать.
По крайней мере, на этот раз я чувствую себя слишком дерьмово, чтобы возбуждаться от его присутствия.
— Почему они не позвонили Френсис? — спрашиваю я.
— Они позвонили, но Френсис не могла уйти с работы, поэтому позвонила мне, — не слишком терпеливо объясняет он. — Она оказалась в безвыходном положении. К тому же, я был, вероятно, ближе всех к больнице. Доктор разрешил тебе идти?
— Да. Встань, пожалуйста.
Эд встает, и я свешиваю ноги с кровати. В основном я чувствую себя хорошо. Все в рабочем состоянии.
— Тебе нужны лекарства? — спрашивает Эд и протягивает руку, чтобы меня поддержать, если понадобится.
— «Тайленол». Он есть у нас дома.
— Хорошо. — Эд тяжело вздыхает. — Ладно. Тебе лучше поехать ко мне.
— Что? Нет! — Я тяну вниз задравшуюся футболку. — Френсис не следовало звонить тебе. Прости за это. Со мной все в порядке, я смогу вернуться домой сама.
— Ты серьезно?
— Да.
— Ты получила сотрясение, когда ударилась головой?
— Легкое. — Я пожимаю плечами. — По крайней мере, на этот раз никто не пытался меня убить. Я вызову такси, а дома приму обезболивающее и положу пакет со льдом.
— Доктор велел тебе не быть одной, верно? Поэтому Френсис позвала меня сюда, — Эд наклоняется ближе. — Но вместо того, чтобы быть разумной, тебе просто надо быть занозой в заднице.
— Эд, зачем тебе это? Ты не хочешь, чтобы я была в твоей жизни.
— Знаешь, чего я хочу еще меньше? Уговаривать тебя. Словно, согласившись, ты окажешь мне большую услугу, — говорит он сквозь стиснутые зубы. — Это все равно, что царапать едва затянувшуюся рану.
— Ну, это драматично. Вот твой шанс уйти. Воспользуйся им.
— Не в этот раз. Не тогда, когда ты выглядишь, как будто
— Понятия не имею, о чем ты говоришь.
Эд моргает.
— Это же был один из твоих любимых фильмов?
— Прости.
— Серьезно? Да уж… — Он наконец-то делает шаг назад. — Ты снова увидишь «Крепкий орешек» в первый раз. Я почти завидую.
На мгновение мы оба замолкаем.
— Итак, Клем, ты хочешь стоять здесь и спорить дальше?
— Нет.
— Отлично. Ты можешь лечь на диван со своим пакетом льда у меня дома. Если захочешь, я поставлю для тебя фильм.
— Разве ты не должен быть на работе?
— Салон закрыт в понедельник. Хватит искать оправдания.
— Ты ведь не отступишь, верно?
— Если бы был другой вариант, мы бы не спорили об этом.
Я вздыхаю, чувствуя себя немного виноватой из-за того, что лишилась друзей, а Эд был всем, что у меня осталось.
— Отлично. Ты выиграл. И прости.
Мы не разговариваем в машине, и тишина со временем становится приятной и неловкой одновременно. Эд живет в большом старом здании из красного и коричневого кирпича примерно в пяти кварталах от тату-салона. Квартира находится на первом этаже.
— Здесь мы жили? — спрашиваю я, следуя за ним по общему коридору.
— Да.
— Я ценю, что ты это делаешь.
— О, я вижу. Ты просто переполнена благодарностью.
Я это заслужила.
— Не хочу быть в долгу у того, кто меня ненавидит.
— Поэтому ты перестала присылать вопросы?
— Одна из причин.
— Вот как? А что с остальными? — Эд вставляет ключ в замок, и изнутри доносится лай и скрежет ногтей. Что бы ни было по ту сторону двери, оно хочет выйти. — Черт, отойди на секунду.
Ему не нужно повторять дважды.
Эд осторожно открывает дверь — ровно настолько, чтобы просунуть руку и схватить собаку за ошейник. С другой стороны двери собака извивается, борется и пытается освободиться.
— Гордон, да, это Клем. Хватит. Успокойся.
Гордоном оказывается серебристый стаффордширский терьер с бледно-голубыми глазами и белой полосой на груди. Пока Эд отталкивает его от двери, он машет хвостом от безудержной радости.
— Закрой за собой дверь, — инструктирует меня Эд, затем обращается к Гордону: — Сидеть. Я знаю, ты взволнован, но ты должен сесть.
Гордон тихо скулит, не сводя с меня глаз.
— Клем, подойди сюда и дай ему понюхать твою руку.
Я наклоняюсь и осторожно протягиваю ладонь к носу собаки. Гордон вытягивает шею и облизывает ее. Его буквально трясет от счастья, и, клянусь, он улыбается.
— Я отпущу его через минуту, — говорит Эд, похлопывая пса по спине. — Просто хочу убедиться, что он не собьет тебя с ног в приступе радости.
Его голос звучит напряженно, даже горько. Может, он думает, что я не заслуживаю такой радостный прием от Гордон. Вероятно, он прав, но после того, что случилось со мной днем, чистое счастье собаки приветствуется.