Решающий шаг
Шрифт:
Когда эшелон тронулся, Черкез высунул голову из двери вагона. Рядом с вагоном бежал его четырнадцатилетний сын.
— Отец! — сквозь слезы кричал он. — Будь здоров, возвращайся благополучно!
Дорога, на которую ступил Черкез, не была похожа на ту, по которой он шел всю свою жизнь. Сердце его летело к сыну, фигура которого становилась все меньше и терялась вдали. Из глаз Черкеза потекли слезы., «Дитя мое!» — хотел он сказать, но рыданье сдавило ему горло.
Эшелон прошел мимо повешенного на переезде Хораза-бахши, вытянувшегося, как часовой, простучал по железному мосту. Знакомый город, родные места оставались позади. Перед глазами Черкеза проплывала милая с детства, цеплявшаяся за ноги мягкая лебеда, сухая, осыпающая семена верблюжья колючка, ветвистые гребенчуки, солянка, живым ковром устилавшая степь. Черкез не выдержал муки расставанья с родными местами, отошел от двери в глубь вагона и растянулся на нарах.
В этом же вагоне был и Покги Вала. В шестнадцатом году ему удалось избавиться от царского набора на тыловые работы благодаря родственнику-джигиту, теперь выручать его было некому. Спасая от мобилизации своего сына, он тоже попал в красный вагон. На Покги не особенно подействовало то, что Теджен остался позади. Его никто и не провожал. Явно гордясь берданкой, которую не выпускал из рук, он то и дело щелкал затвором и, не обращая внимания, слушают его или нет, болтал без умолку:
— Ах, вот это оружие! Что ствол, что курок, что затвор — все блестит, точно прямо из воды! Сумей только взять прицел, а уж пуля попадёт куда надо.
Расстроенному Черкезу надоела болтовня Покги, и он недовольно сказал:
— Ну и болтун ты, мираб! У людей от этих ружей сердце ноет, а ты все свое: «вала-бала»... Перестань греметь этой дрянью и мутить душу!
Если бы кто-нибудь в ауле сказал так, Покги Вала поднял бы крик. Но здесь Черкез не испортил ему настроения. Он добродушно покачал головой:
— Эх, Черкез! Зачем так говоришь? Все наше счастье теперь вот в этом оружии. Оно будет охранять нашу жизнь. И славу даст! А если повезет, и добычей порадует. О нет, я готов стать жертвой этого оружия!
— Не спеши! Раз едем на войну, значит, будешь жертвой.
— Какой ты злой, Черкез! Хоть бы раз открыл рот для доброго слова.
— Доброе слово — для доброго дела. А на доброе дело с ружьями не ходят.
— Ты забываешь наших предков — аламанов.
— Аламаны — другое дело. Тогда шли не убивать, а добыть на пропитание. А мы зачем едем?
— Гм... На это твоего ума не хватает? Ты забыл, что большевик — наш кровный враг?
— Врешь! Большевик, может быть, тебе враг. Разве не большевики в этом году спасли нас от голода?
— Ты не понимаешь их намерений. Ведь они хотят перемешать все семьи!
— Опять врешь. В последнее время я жил в пригороде. И никто не пробовал от меня увести жену.
— Э-э, да в тебе большевистская зараза!
— Если во мне большевистская, так в тебе — царская! Я хоть и беден, а с тобой себя не сравню.
— Ты понимаешь ли, что говоришь? Мы едем воевать с большевиками, а ты их восхваляешь. Услышит Эзиз-хан, он тебе даст!
— Разве не Эзиз довел нас до этой жизни? Лучше я умру от руки Эзиза, нежели подниму руку на большевика, накормившего меня в голодный год. Иди донеси! Пусть Эзиз изжарит меня и съест!
— Гм!.. Если ты такой, я не остановлюсь. Не остановлюсь! Пойду и скажу!
В вагоне был черненький подросток, по имени Кичи-Кул. У него едва хватало силы держать берданку. Он стукнул прикладом в пол и крикнул:
— Ты, Вала, хоть землю переверни, а то, что говорит дядюшка Черкез, — и я говорю!
Покги Вала растерянно заморгал глазами:
— Ты, хан мой, откуда знаешь мое имя? Лучше не слушай этих речей. У Черкеза голова не в порядке...
Другой подросток, лежавший на нарах, приподнялся на локте и сказал своему товарищу:
— Кичи-Кул, смажь ему по зубам, чтоб не трещал! У него язык — что кобель, сорвавшийся с привязи.
Покги Вала разозлился:
— Ах ты, щенок мокрогубый!
— Замолчи!
— Что ж, мне и слова нельзя сказать?
Кичи-Кул направил на толстяка свою берданку. Покги вытаращил на него глаза, закрылся руками.
— Молчу, молчу!.. — и тут же, отодвигаясь в угол, попытался все обратить в шутку. — Вот богатыри нашлись!
Молла Дурды, до сих пор слушавший перебранку молча, вмешался в разговор:
— Покги-мираб, ты, конечно, неправ. Твои разговоры — пустая болтовня. Мне тоже начинает казаться, что большевики — это все же лучше, чем «хан тедженский». Большевики хотят построить новую жизнь, вывести народ из темноты к знаниям, культуре, из нищеты — к обеспеченной жизни. А тем, что сейчас происходит, недовольны не только Черкез или Кичи-Кул, недоволен и я и многие другие.
В это время вдоль эшелона, остановившегося на каком-то разъезде, проходил Артык. Услышав голос Дурды, он заглянул в открытую дверь вагона и удивился:
— Молла Дурды?
— Да, я.
— Что делаешь здесь?
— Что делают эти люди, то и я.
— Кто тебя привел сюда?
— Кто их привел, тот и меня.
— Ты доброволец?
— Если они добровольцы, то и я...
Горечь слов Дурды дошла до Артыка. Еще раз взглянув на него, он, ни слова не говоря, направился к штабному вагону.
В штабном вагоне советники Эзиза лежали на коврах, выпятив животы. Тут же ехали старейшины аулов и адъютанты Эзиза.
Артык подошел к Эзизу и заговорил с ним о Дурды. Мадыр-Ишан, услышав их разговор, поддержал Артыка:
— И в самом деле, нужно взять этого юношу сюда.
Артык вернулся к вагону, в котором ехал Дурды, и коротко сказал:
— Дурды, бери оружие, слезай.
— Куда?
— После узнаешь.
Дурды уже привык к окружавшим его людям. Уходить от них ему не хотелось. Но Артык торопил:
— Скорее! Эшелон сейчас тронется.
Дурды слез, захватив с собой ружье и мешок. Артык привел его в штабной вагон и велел занять верхнюю полку в крайнем купе.
Эшелон двинулся дальше.