Решающий шаг
Шрифт:
Чернышов начал читать письмо. С хмурыми лицами, в глубоком молчании слушали солдаты и командиры полка предсмертное обращение народного комиссара.
Сотни глаз горели огнем ненависти к подлым убийцам. Временами слышались тяжелые вздохи.
— Героической смертью, как истинный большевик, умер народный комиссар Полторацкий за дело рабочего класса и всех трудящихся, — сказал Чернышов, закончив чтение. — Почтим бессмертную память товарища...
Все вытянулись, замерли, приложив руки к козырькам фуражек. И как только комиссар сделал знак: «вольно» — тишину разорвали гневные выкрики:
— Смерть убийцам!
— Долой предателей меньшевиков и эсеров!
— Отомстим за смерть народного комиссара!
На платформу вскочил крепкий загорелый солдат, взял под козырек:
— Товарищ комиссар, разрешите...
Комиссар кивнул головой:
— Слово предоставляется товарищу Кулагину.
— Правильно, ребята! Смерть врагам революции!— горячо и громко заговорил Кулагин, взмахивая кулаком. — Только так мы можем ответить на это подлое убийство народного комиссара! Я никогда не слышал товарища Полторацкого. Но его письмо, которое он писал перед расстрелом, думая о нас, рабочих, солдатах и крестьянах, о нашей советской власти, переворачивает всю душу. Вот я слушал его предсмертные слова, и казалось мне, будто это он мне говорит, как самый близкий мой друг: «Кулагин! Я отдаю жизнь за твое будущее, за свободу и счастье таких, как ты. Я умираю. Но ты не падай духом, крепко бейся за свое будущее, за светлое будущее социализма! Беспощадно громи врагов революции! В твоих руках оружие, ты — сила. Ты смело или вперед и добейся победы!..»
Он отер глаза кулаком и продолжал:
— Товарищи! Мы должны до конца выполнить свой революционный долг. Раз и тут перед нами открылся фронт, мы должны помочь здешним красногвардейцам расколотить белогвардейскую сволочь и открыть себе путь на Красноводск. Правильно я говорю?
— Правильно-о! Верно-е! — покатилось по рядам солдат. — Рапортуй, Кулагин! Все согласны!
— А если согласны, то разрешите мне обратиться к товарищу командующему фронтом от вашего имени...
И снова со всех сторон раздались голоса:
— Давай, Кулагин! — Говори за всех!
— Твое слово — наше слово!
Кулагин взял под козырек и вытянулся перед Чернышевым:
— Товарищ командующий! Солдаты сводного Московского полка поручили мне доложить вам, что они готовы выступить в бой с врагами советской власти!
Иван Тимофеевич Чернышов, растроганный этим единодушием русских солдат, шагнул к Кулагину, обнял его и крепко поцеловал. Это еще больше взволновало бойцов. Снова раздались возгласы: «Смерть белогвардейцам!», «Да здравствует советская власть!» И тут же дружно покатилось вдоль эшелона:
— Ур-ра-а-а!
На платформу поднялся Тыжденко и, придерживая шашку левой рукой, а правую приложив к козырьку, доложил:
— Товарищ командующий, ваш приказ выполнен. Комиссар полка обратился к солдатам и командирам:
— Товарищи! Командир нашего полка выполнял приказания предателя Осипова. Он отказался выступить против мятежников. Он, как видно, хотел провести наши эшелоны в Ашхабад и там передать полк в распоряжение белогвардейского командования. А письмо товарища Полторацкого он даже не стал читать, швырнул его на землю. По приказу командующего он взят под арест.
Гулом возмущенных голосов отозвалась солдатская масса на сообщение комиссара.
— Правильно! — раздались голоса.— Пустить в расход предателя!
Дневной жар спадал, солнце клонилось к закату. Разойдясь после митинга по своим вагонам, командиры и солдаты полка стали готовиться к бою. Поступило уже сообщение, что эшелоны белых подходят к Чарджоу.
Глава шестая
С тяжелым сердцем приближался Артык к Мары. Нетерпеливо ожидая сближения с красногвардейцами, он в то же время весьма смутно представлял себе, где и как он сумеет перейти на их сторону.
Когда эшелон прибыл в Мары, солнце уже садилось. Эзиза окружили местные торговцы, баи и повезли его на той, специально устроенный в честь прибытия такого почетного гостя.
Артык, прохаживаясь по перрону, заметил, что рабочие-железнодорожники чем-то необычайно взволнованы, то здесь, то там собираются группами и возбужденно разговаривают. Направившись к ним, он увидел Дурды, который отделился от группы рабочих и поспешил ему навстречу. Артык спросил, о чем говорят рабочие. Дурды ответил:
— У них есть письмо одного большого комиссара, расстрелянного здесь белыми. Ну, вот об этом и говорят. Раскаиваются, что допустили такое дело, и упрекают друг друга.
То, что сказал Дурды, Артык не вполне понял, но эти слова взволновали и без того беспокойное сердце Артыка. Не зная сам почему, он переспросил:
— Так, говоришь, раскаиваются? — и опустил голову.
Дурды еще не видел Артыка в таком удрученном состоянии. Он считал Артыка человеком твердым, решительным, который не раздумывает и не колеблется, раз перед ним определенная, им самим поставленная цель. А сейчас у Артыка был вид человека, побежденного в борьбе, придавленного, потерявшего цель, к которой он стремился.
— Артык, — продолжал он начатый разговор, — по-моему, ошиблись не одни только здешние рабочие, ошиблись и мы. Говоря «мы», я имею в виду не только себя. Правда, народ не по своей воле присоединился к Эзизу. В какой вагон ни заглянешь, всюду сидят люди в лохмотьях, тая в голове тяжелые думы. Эти люди пришли сюда из страха перед Эзизом. А кто такой Эзиз, этот безграмотный дикарь, возомнивший себя ханом Теджена? Не будь при нем таких, как ты и тебе подобные, разве смог бы он ввергнуть наш народ в пучину таких страшных бедствий?
Дурды говорил искренне. Но, сам того не сознавая, каждым своим словом он бил прямо в сердце Артыка. И Артык, не в силах больше выносить этих ранящих слов, крикнул:
— Довольно! — и ушел, опустив голову.
Дурды ничего не понял. «Что это с ним? Он не в своем уме», — подумал Дурды, глядя вслед удаляющемуся Артыку. Поведение Артыка несколько напугало его. Но он знал, что тот, если даже в ком и заподозрит врага, не пойдет доносить, а сам примет меры.
Не находя нигде покоя от тяжелых дум, Артык часов в одиннадцать ночи снова вышел из штабного вагона и стал ходить вдоль эшелона. Лязг буферов, свистки паровозов, крики солдат, уезжавших на фронт, еще больше угнетали его. От непривычного шума и паровозной гари начинала болеть голова. Не зная, куда идти и что делать, Артык повернул к своему вагону и как раз в этот момент увидел человека, вылезающего из-под буферов. Человек этот озирался, как будто искал кого-то. Заметив Артыка, он, все так же оглядываясь по сторонам, направился к нему. В темноте Артыка разглядел чернобородое лицо незнакомого туркмена.