Решающий шаг
Шрифт:
Один из местных торговых тузов, явившийся на заседание от мусульманского бюро, заговорил резко, заносчиво:
— Я, ей-богу, не понимаю: почему поставлен вопрос о Ходжамураде? Большевистская власть дает возможность народу решать свою судьбу или нет? Ходжамурад — настоящий представитель туркменского народа. Очевидно, областной ревком обманут ложными донесениями. Я требую, чтобы комиссия оставила в покое Ходжамурада!
Дурды обратился к представителю мусульманского бюро:
— Господин Али-бек, прости... Ходжамурад смазал тебе сапоги или горло?
Али-бек вскочил с места, усы его задергались:
— Я представитель народа и не позволю оскорблять себя! Если каждый будет тут обливать меня грязью, то я не желаю участвовать в таком заседании...
Председатель комиссии прервал его:
— Али-бек, вы отвечайте на вопрос: какие у вас отношения с Ходжамурадом?
— Ответ вам у меня один: вывести Дурды из состава комиссии! Никому не дано права позорить людей, преданных советской власти!
Дурды насмешливо улыбнулся:
— Господин Али-бек, прошу тебя ответить еще на один вопрос. Сколько лавок ты имел в Ашхабаде?
Али-бек с криком поднялся и, вытащив свой мандат, бросил его на стол.
— Что у меня было и что есть — не тебе знать, отщепенцу! Пусть меня проверяет мусульманское бюро и ревком, а не комиссия, в которой участвуют такие проходимцы, как ты!
Председатель не успел ответить расходившемуся торговцу. В дверях показалась Майса и нерешительно остановилась, на пороге. Дурды посмотрел на Артамонова. Тот махнул рукой:
— Входите, входите, товарищ!
Майса вошла. Она была в туркменском платье, но на лице её не было яшмака и на голове — покрывала. Кое-кто из мусульман с нескрываемым гневом посмотрел на нее. Майса внимательным взглядом окинула сидевших в клубах табачного дыма. Глаза ее с радостью остановились на лице Дурды. Она хотела что-то спросить, но Артамонов опередил ее:
— Ну, что вы ходите сказать, товарищ?
— Я слышала, что приехал Дурды, и пришла спросить его, не видел ли он моего мужа?
Дурды коротко сообщил ей, что Мавы жив-здоров, и обещал зайти к ней рассказать все, что знает о муже. Но тут выяснилось, что не одно желание узнать о Мавы заставило Майсу прийти на заседание комиссии.
— Ой, дорогой братец! — воскликнула она. — Скорей бы пришли Мавы, Артык и другие, не то Теджен сквозь землю провалится!
Артамонов, который хорошо говорил по-туркменски, насторожился:
— Почему Теджен должен провалиться сквозь землю?
— А как же ему не провалиться? Этот проклятый превратил его в дом разврата!
— Кто?
— О ком говорите, тот и есть. Из аула приводят молодых женщин, говорят, что они должны дать какие-то показания, — и не возвращают их ни к мужу, ни к родителям, а оставляют в доме какого-нибудь проклятого. Мы, говорят, еще должны допросить ее, а сами вокруг нее, как кобели вокруг суки. Да видано ли такое позорище! Я вот из тех женщин, которые собираются в женотделе у Анны Петровны Чернышовой. Всюду и везде мы говорим о свободе и равноправии женщин. А разве такая свобода нам нужна?
— Может быть, ты назовешь кого-нибудь из этих преступников?
— Ах, пусть провалятся их дома и они сами! Это делают люди все того же волостного, который раньше у нас в ауле всем заправлял, а теперь ходит здесь в больших начальниках!.. Этот негодяй — позор для советской власти!
Гневно сверкнув глазами, Майса повернулась к выходу. Артамонов ее не удерживал. На другой день Ходжамурад уже сидел за решеткой. Комиссия дала указание освободить Сары и еще нескольких, арестованных Ходжамурадом, а в отношении остальных произвести срочное расследование. Затем члены комиссии выехали в аулы.
После речи Артамонова на митинге в ауле Гоша выступали многие дейхане. Они рассказали все, что знали об арестованном Ходжамураде, горячо говорили о своих нуждах. Сары говорил не торопясь, обдумывая и взвешивая каждое слово:
— Сыны рабочих и дейхан кровь свою проливают за счастливую жизнь. Враг слабеет, советская власть крепнет день ото дня. Дейханин теперь может говорить о своих желаниях и надеждах открыто, не боясь никого. Конечно, еще не совсем разрушена старая крепость. В советских учреждениях еще немало сидит старых волостных, арчинов, этих волков в овечьей шкуре. Это они мешают решить многие важные для дейхан дела. Постановление советского правительства о земле и воде все еще лежит в сундуке под замком. Дейхане хорошо понимают, что меня и таких, как я, не советская власть за решетку сажала, а вот эта кучка негодяев. Понимаем мы и то, что так не будет долго продолжаться. Даже когда выкорчевываешь старую колючку, и то приходится остерегаться — она царапается. Так и тут. Что в этом особенного? — Он передохнул и закончил свою речь обращением к членам комиссии: — Вы, товарищи комиссия, побывайте и в других аулах Тедженского уезда. Там скажут вам то же самое, о чем говорили мы. Правду теперь не трудно найти. А мы верим, что, как сказал товарищ Артамонов, наступят перемены и дейхане получат все то, что обещала им советская власть.
Артамонов обещал, что областной совет вынесет особое постановление по дейханскому вопросу, что аульные советы будут переизбраны в дейхане получат возможность решать свои дела на основе советских законов.
После собрания ему захотелось поговорить с одним бедно одетым дейханином. Он подошел к нему и спросил:
— Товарищ, как тебя зовут?
Дейханин посмотрел на председателя комиссии, на его пряди седых волос, выбившихся из-под фуражки, и неторопливо ответил:
— Меня зовут Гандым.
— А меня — Николай Матвеевич Артамонов. Будем знакомы!
Гандым с недоверием посмотрел на него:
— Ой, где ж ты нашел такое длинное имя? Да я и не выговорю его. Если не обидишься, буду звать тебя просто тебериш (Тебериш — то есть товарищ).
— Ладно, товарищ Гандым! Я хочу с тобой по-дружески поговорить; не стесняйся и не опасайся меня, говори все, что у тебя лежит на сердце.
— А чего мне тебя бояться, тебериш? Я ведь вижу, что ты не разгонишь мое стадо, не разорвешь мой халат. Чего мне бояться простого человека, когда я не боялся и самого царя? Что для меня старшина или бывший наш бай Халназар? Я бедный, простой человек, и с меня взять нечего. Когда нечего стало есть, — взял топор на плечо и пошел с народом на белого царя! А ты— наш, тебериш. Ты, говорят, один из тех, кто свалил царя. Давай поговорим, если хочешь.
Прямая речь Гандыма понравилась Артамонову.
— Молодец, товарищ Гандым! — похвалил он и спросил: — Как ты смотришь на советскую власть?
— А как приедет, так и смотрю. Если приезжает спесивый да злой, — чего ж мне радоваться? Ты не обижайся на это. Тебе я рад, как доброму гостю.
— Хорошо. А кем ты недоволен?
— Э-эх, тебериш! Еще много летит из города, нахлестывая коней, как будто за ними гонятся; поднимут пыль, чтоб народ запугать. Только я ведь тебе говорил, что я такой человек — не пугаюсь!