Республика словесности: Франция в мировой интеллектуальной культуре
Шрифт:
В настоящей заметке мы не касаемся вопроса о том, насколько прозорливым показал себя Гюго и в какой степени осуществились его внешнеполитические прогнозы; очевидно, что предсказанию о союзе Франции и Германии как залоге спокойствия Европы потребовалось, чтобы сбыться, никак не меньше полутора сотен более чем напряженных лет [317] ; впрочем, в своей убежденности в том, что именно франко-германское единство спасет европейскую цивилизацию, Гюго был не одинок; той же точки зрения придерживались и некоторые другие его современники, например Астольф де Кюстин [318] . Прогнозы Гюго оказались верными лишь в очень долгосрочном плане; в плане же краткосрочном ценность их была не столько в справедливости, сколько в убедительности.
317
Ср. характерное признание «архитектора Европейского сообщества» Жана Монне: «После 9 мая 1950 года нам удалось оказать большое влияние на исторический процесс, изменив волевым актом слепой ход событий. Связав Францию и Германию обязательством совместно идти в будущее, объединив в общем пользовании промышленные отрасли, от которых зависело ведение современной войны, мы полагали, что устранили всякую возможность конфликта на европейском континенте и уничтожили детонатор новых мировых войн» ( Монне Ж.Реальность и политика. М., 2001. С. 412; 9 мая 1950 года была оглашена декларация о создании Европейского объединения угля и стали). После Второй мировой войны практические политики занялись воплощением в жизнь того, о чем мечтал прожектер Гюго.
318
Ср. сходный ход мысли у Астольфа де Кюстина в книге «Россия в 1839 году», писавшейся как раз после Восточного кризиса 1840 года: Кюстин критикует соотечественников-французов зато, что они «по-прежнему заворожены войною и захватами», по-прежнему поклоняются «кровавому идолу войны и грубой силы», между тем как давно пора отказаться от «устарелых понятий завоевательной политики» и брать пример с древних Афин, которые «были ничтожною точкою на земле, но точка эта сделалась светилом всей древней цивилизации, и в то время как светило это сияло ярким блеском, много других народов, могучих своею численностью и обширностью земель, жили войнами и захватами и умирали от никчемного и безвестного истощения!» ( Кюстин А. де.Россия в 1839 году. М., 2000. Т. 2. С. 340–341); Франции, утратившей военную мощь, предлагается обретать «право на признательность человечества» посредством своих достижений в области цивилизации; впрочем, Кюстин не так настойчив, как Гюго, в прославлении французских достоинств; по его мнению, не только отдельным людям, но и нациям необходимо помнить о такой христианской добродетели, как смирение. Об отношении Кюстина к союзу Франции и Германии см.: Там же. Т. 2. С. 441, 567–568.
Сочиненное после кризиса 1840 года, «Послесловие к „Рейну“» есть своеобразная форма психотерапевтической работы с нацией и с ее противниками. Националистическая риторика возникает там, где ощущается потребность в компенсации некоей фрустрации; «Послесловие к „Рейну“» — выразительное подтверждение этого тезиса.
В публикацию включены параграфы XII–XVII «Послесловия к „Рейну“»; купюры отмечены знаком […]; там, где это необходимо для понимания, их содержание резюмировано в квадратных скобках курсивом. Перевод выполнен по изд.: Hugo V.OEuvres compl`etes. Paris, 1953. Т. 21. Комментарии сведены к минимуму, необходимому для понимания текста.
Виктор Гюго
Из «Послесловия» к книге «Рейн»
[ Левый берег Рейна должен принадлежать Франции, а правый — Германии, и перемена этого естественного положения — следствие коварства англичан и русских, желавших поссорить Германию и Францию], Рейн — река, призванная соединять французскую и немецкую нацию, между тем ее превратили в реку, которая их разъединяет.
Такое положение вещей есть, разумеется, положение искусственное, ложное, противуестественное, а следовательно, недолговечное. Время рано или поздно расставляет все по своим местам, и справедливость торжествует. Настанет день, когда Франция вновь обретет свою прежнюю территорию, обретет свои законные границы. По нашему убеждению, обретение утраченного может и должно совершиться мирно, силою вещей совокупно с силою идей. Этому, однако, мешают два препятствия: материальное и моральное.
Препятствие материальное — это Пруссия. […]
Препятствие моральное — это тревога, которую Франция вызывает в Европе.
В самом деле, для всего мира Франция — это мысль, ум, гласность, книга, пресса, трибуна, слово; Франция — это язык, если верить Эзопу, вещь, как утверждал Эзоп, наихудшая, но, добавим от себя, одновременно и наилучшая.
Чтобы оценить влияние Франции на атмосферу континента, чтобы понять, какой свет и жар от нее исходят, достаточно сравнить Европу, какой она была двести лет назад, с Европой нынешней.
Если правда, что прогресс — это движение общества путем медленных, последовательных, мирных превращений от правления одного к правлению многих, а от правления многих — к правлению всех (а я убежден, что это правда), в таком случае достаточно мельком взглянуть на Европу, чтобы убедиться, что она не только не продвинулась вперед, как полагают многие благонамеренные мыслители, а, напротив, подалась назад.
В самом деле, мы помним, что в начале семнадцатого столетия в Европе насчитывалась, если исключить из рассмотрения второстепенные германские монархии и принимать в расчет только государства совершенно независимые, всего дюжина наследственных монархий; сейчас их в Европе семнадцать.
Двести лет назад в Европе имелось пять выборных монархий, теперь выборная монархия в Европе всего одна, это Папская область.
Двести лет назад в Европе имелось восемь республик; теперь республика в Европе только одна, это Швейцария.
Правда, следует отметить, что Швейцарская республика не только сохранилась, но и увеличилась в размерах. Число входящих в нее кантонов выросло с тринадцати до двадцати двух. Заметим кстати — ибо, хотя внимание наше в первую очередь привлекают обстоятельства нравственные, не следует забывать и об условиях физических, — что все исчезнувшие республики располагались на равнинах или на морских берегах, единственная же сохранившаяся располагается в горах. Горы сберегают республиканский строй. На протяжении пяти столетий, несмотря на войны и набеги, три горных республики стоят неприступно в сердце старого континента: в Европе Швейцария владеет Альпами, в Африке Абиссиния владеет Лунными горами, в Азии Черкесия владеет Кавказом.
Если от Европы в целом мы перейдем к Германскому союзу, этому европейскому микрокосму, вот что предстанет нашему взору: за вычетом Пруссии и Австрии, входящих в число великих независимых монархий, шесть главных государств Германского союза суть: Бавария, Вюртемберг, Саксония, Ганновер, Гессен и Баден. Из этих шести государств четыре первых из герцогств превратились в королевства, два последних из ландграфства (Гессен) и маркграфства (Баден) сделались великими герцогствами.
Что же касается других германских монархий, в которых правителей выбирали пожизненно, они прежде были весьма многочисленны и в число их входило множество церковных княжеств; ни одно из них больше не существует; первыми прекратили свое существование три великих курфюршества-архиепископства на берегах Рейна.
Перейдем теперь к государствам демократическим: некогда в Германии было семьдесят вольных городов; теперь их осталось всего четыре: Франкфурт-на-Майне, Гамбург, Любек и Бремен.
Подчеркнем кстати, что мы не выбираем легких путей: если бы мы взяли за точку отсчета не 1630 год, а 1650 год, выводы наши прозвучали бы еще более убедительно, ибо мы смогли бы исключить из числа монархических государств семнадцатого века и включить в число государств демократических английскую республику, ныне исчезнувшую наряду со многими другими.
Продолжим сравнение.
Из пяти выборных монархий две были державами крупнейшими: Рим и Империя. Ныне существует лишь первая из них, причем принадлежит она к числу государств третьестепенных.
Из восьми республик семнадцатого века одна, Венеция, была державой второстепенной. Единственная республика, сохранившаяся в наши дни, Швейцария, принадлежит, как и Рим, к числу государств третьестепенных.
Пять великих держав, главенствующих ныне в Европе: Франция, Пруссия, Австрия, Россия и Англия, — все представляют собой наследственные монархии.
Итак, сопоставление Европы, какой она была два века назад, с Европой сегодняшней приводит к выводу поразительнейшему: кто преуспел? монархия. Кто проиграл? демократия.
Таковы факты.
Что ж, приходится признать, что факты тоже бывают обманчивы. Факты — это всего лишь видимость. Глубокое и единодушное чувство народов опровергает факты и внушает нам, что вывод, кажущийся неопровержимым, на самом деле неверен.
На самом деле в проигрыше монархия, в выигрыше — демократия.
Несмотря на увеличение числа королевств и расширение их территории, несмотря на падение всех германских государств, правители которых избирались пожизненно и в каком-то смысле могли считаться президентами своих государств, несмотря на исчезновение четырех выборных монархий из пяти и шестидесяти шести вольных городов из семидесяти, в старой Европе либеральный элемент не только ничего не потерял, но и очень много приобрел; свидетельство тому — один-единственный факт: превращение Франции из абсолютной монархии в монархию народную.