Ретроспектива
Шрифт:
— Ку… да? — прошептали мёртвые губы.
Стёрла рукавами мокрую пелену с глаз, глядя, как приоткрылся рот у Файлирса.
— Полёвка… неужто бросишь меня теперь?
Схватила дурную голову, прижала к груди, целуя, поливая слезами неверия, счастья… Услышала дикий, продирающий тело крик.
Мой крик. Только сейчас голос ко мне вернулся. Кричу, продолжаю кричать, захлёбываюсь слезами и не верю, что всё на яву. Что вот он — уже смотрит на меня со страхом, живыми, чёрными, как эта ночь глазами.
Самая тёмная ночь, что была когда-либо.
Сначала прекратился
Усадил меня на колени к себе, обнял и сидит, ждёт, что успокоюсь…
— Ты… живой? — спросила шёпотом. Обернулась и ощупываю лицо… тёплое лицо. Кивнул. — Как же так? Ты же… я же видела… — вслух такое сказать даже не могу.
— Расскажу. И у тебя спрошу, спасительница моя неизвестная… На ночлег только устроиться надобно. Силы телесной во мне нынче, что в кутёнке… Ты ведь знаешь места? Где безопасно?
Прогнала из головы страх о том, как буду объясняться. Искры для аутодафе не высекает — и то хлеб.
— Ниже по реке заброшенный город пещерный. Чуть пройти надобно. Сдюжишь?
— С такой опорой грех не сдюжить. Ты иди, я сейчас… догоню.
Спорить не осталось силы, после пережитого ужаса тело, что каменное.
Файлирс нагнал меня у лошадей. Я даже не пыталась их отвязывать. И подглядывать не думала. Он подошёл не таясь, с Тосэей на плече, которую тут же свалил поперёк моей кобылы.
— По-хорошему, с ней кто-то бы сел, чтобы держал…
Тяжко вздохнула и подошла к нему, погладила лошадиную морду и попросила свою красавицу, чтобы везла ношу бережно, не роняя.
— Ревнивая Полёвка, — подхватил меня на руки и усадил в седло. Подпёр собой.
Никакая не ревнивая. Кажется, что после пережитого, я вообще ревновать его не смогу. Пусть что хочет делает, лишь бы по земле ходил, просто сил нет ни капли, и не верится всё ещё… пусть рядом будет.
— Поверить никак не могу, — лишь сказала тихо. Ондолиец мягко тронул поводья и конь потрусил в низину.
Монаршья длань прижала меня к себе, подтягивая за живот. Ткнулся мордой мне в волосы.
— Поехали со мной, в мою столицу, — сжал меня до хруста, — я разверну невесту, женюсь на тебе. Ты одна будешь у меня.
Заманчиво, но неосуществимо. Даже если и хочу, а хочу так, что ведать не ведаю, как буду, когда он уедет… княжество без наследника… поставить любого: растащат всё, что наживали предки своим трудом, пока я буду в столице ондолийской в королеву рядиться. Примут ли меня там? Такую королеву, чужеземку вдовую — так почти что девку гулящую. А хуже всего то, что королю надобен наследник. А такого я ему дать не смогу, как бы не хотела. Пусть едет. Каждому своё место. Его в своей столице, моё в каменном замке, с моими рощами и виноградниками. Отдала бы всё, не раздумывая за чудо, чтобы он поехал, а у меня частичка его осталась.
Но как ответить? Что за сила его вернула? Прознал ли он о моей природе?
— Как вышло, что… жизнь к тебе вернулась? — начала осторожно, — ты ведь… ты умер на миг…
— Умер, да не умер. Всё видел и слышал в ту секунду. А пуще всего, чувствовал, что сердце будто лопнуло
— Не дышать, — я накрыла его ладонь своей, и вторую положила. Переплела пальцы с его, — ты живой теперь, то главное. Не серчай и не злись, но не поеду я с тобой. Разные у нас дороги. Я не приживусь при твоём дворе… А обрекать себя… назад ходу мне в свою волю не будет.
— Никто не осмелится…
— Прав ты, никто не осмелится, до тех пор, пока в милости у тебя буду. А так будет не всегда. Тебе со мной от того и ладно так, что ты мне не король, я свободная от тебя, а ложе с тобой делю, от того, что сама горю. А стану королевой твоей и опостылю, стой! Не перебивай, — хорошо так говорить, когда не сверлят ястребиные глаза, лишь конская грива перед глазами колышется. — Ялица я… — Файлирс напрягся весь, — восемь лет, что муж был жив, лишь раз понесла, да не выносила. Жена такая никому не нужна, а королева и подавно.
Раньше нужно было сказать. То я поняла по повисшей тишине и груди, что напряглась и вздыматься перестала. Давала, видать, ему ложную надежду, сама того не ведая.
Забрала повод, чтобы выправить коня к реке. Далее по берегу и аккурат ко входу в пещерный город.
Уже внутри развели костёр, да наломали лопатника. Тосэя под стазисом ещё сутки, не меньше проспит, уложили её аккуратно.
— Скоро ворочусь, — не ответил, лишь глянул исподлобья. Продолжил стягивать сапоги.
Ничего, сокол мой ясный. Не у тебя сегодня сердце раскололось. Тебе, может, я и люба, да только, коли выбирать придётся, ты всегда себя выберешь, не меня. А у меня, окромя себя, и нет никого. И тебя у меня нет, и не было.
А коли поддамся, наиграешься со мной и опостылю. Ты король большой страны, тебе любая женщина доступна. Оправишься.
А мне, уже впору себя по частям собирать.
Сегодня я уже узнала, что это — предать себя и свою жизнь ради мужчины. От жизни своей отказаться. От подданных, кои, окромя меня и не нужны более никому.
Страшно… опасность миновала, а ужас недалече пережитого бьёт по вискам. Страшно вспоминать ту боль. Не хочу больше. Не дай, Мать-Земля святая, пережить такое сызнова.
Воротилась когда, ондолиец не глянул на меня, ворошил угли в костре прутом. Я достала припасы — пирожки, что быстро в дорогу собрала.
— Поешь посытнее, да водица вот, — не стала ждать, стоять с рукой протянутой, оставила подле него.
— А вина не взяла?
— Нет. Тут хорошая вода, не опасайся.
— С каких пор вода стала хорошей? Мало заразы она разнесла? — я было развернулась от него, вновь воротилась.
— Я ручаюсь головой за ту воду! — гнева в голосе не сдержала, — чистая вода, из источника, пользы столько телу несёт, что вина и на год столько не выпьешь! — взъярилась, села на лежанке.