Ревизор: возвращение в СССР 4
Шрифт:
Ждать пришлось полчаса, а не четверть часа, зато потом меня пригласили, опять же, чрезвычайно вежливо, пройти в салон. Салон был выстужен, плохо освещен, и загружен максимум на треть большими ящиками в сетях. А пассажиром я оказался единственным.
Меня провели до одного из боковых сидений, вручили огромную овчину, чтобы я мог ей укрыться во время полета, и попрощались со мной. Через пять минут трап медленно поднялся и трюм оказался изолирован от внешнего мира. Я тут же подскочил с сиденья и бросился осматривать ближайшие грузы. Одна из самых паршивых вещей, что может с тобой случится, когда ты летишь в грузовом самолете, это сорвавшийся с места груз. При малейшем вираже в твою сторону он тебя расплющит о стену, да и может эту же стену и проломить. Впрочем, меня больше пугал первый этап, потому как если он реализуется, мне уже будет все равно, что будет с самолетом дальше.
Минут за пять подергал за все стропы, которыми крепился груз к полу. Все было в полном порядке. Нашел свободный конец, привязал к нему свои сумки и чемодан, чтобы при проблемах с погодой они тоже не летали по трюму. Успокоенный по этому поводу, сел обратно, и через пару минут мы уже и взлетели. Резко похолодало, так что я закутался в овчину так, что из нее теперь торчал только мой нос и глаза. Стало теплее, и я снова заснул. Правда, вскоре проснулся, потому что во сне выронил овчину и замерз. Проблемка! Нашел свободный конец стропа и привязал им к себе овчину, чтобы не падала. Не скажу, чтобы это было легко сделать, пришлось помудохаться, зато после этого спал уже до самой посадки. Вот ее я почувствовал — приземлились мы жестко.
В машине и самолете добрал норму сна, так что чувствовал себя достаточно бодрым. Единственная проблема, что засиделся, но за пару минут и ее решил энергичными упражнениями. К тому времени и трап стал открываться.
К моему нахождению внутри самолета отнеслись совершенно философски — раз я тут, значит так и надо. Предложили пройти на выход и из самолета, и из аэропорта, но я тут же прицепился с вопросом, как отсюда добраться до Перми. Солдатики молча отвели меня к офицеру, им оказался лейтенант по возрасту едва ли больше двадцати двух-двадцати трех лет.
Выслушав мою просьбу, он сказал:
— У нас грузовичок скоро пойдет к ж/д на погрузку, буквально через полчаса. Я скажу, чтобы тебя высадили возле станции. Оттуда до Перми буквально несколько остановок.
Время до грузовика снова провел со стаканом чая в руке. Ну, я так понимаю, что для военных это может смело считаться ВИП-сервисом.
Вскоре меня подсадили в грузовичок, в этот раз в кабину к солдату-срочнику. Я постарался наладить с ним контакт, чтобы по привычке расспросить об условиях службы. Но, похоже, ему что-то такое про меня сказали — видимо, что я какая-то темная лошадка — поскольку никакой откровенности я не дождался. Просто «всем доволен» и «претензий нет».
А что касается дороги к железнодорожной станции, то я понял, что окрестности Перми — это холмы. Мы то спускались с очередного холма, то поднимались на следующий.
Выгрузился на станции, пошел к кассиру. Оказалось, что ближайшая электричка через сорок минут. Переждал их под навесом на скамейке — спать не хотелось, да я и не стал бы, даже если бы и хотелось — у меня при себе товара на очень приличную сумму. Каким же раздолбаем нужно быть, что задрыхнуть, оставив сумки без присмотра…
Наконец, электричка подошла, и я погрузился в нее. За время пути слегка отогрелся. Обычная советская электричка, жутко пахнущая туалетом. Очень жёсткие и холодные диваны, даже не поворачивается язык назвать их диванами. Лавки. Самые настоящие деревянные лавки. И очень холодно. Такое ощущение, что вагон в принципе не отапливается. Я даже в девяностых такого не помню. Вскоре вокруг засуетились люди, вставая с лавок и снимая сверху свою поклажу. Кто-то сказал, что следующая КамГЭС. Мне тоже выходить.
Выйдя из электрички и спустившись по бетонным ступеням с перрона, стал в наглую спрашивать всех подряд, где тут улица Таганрогская. Мне быстро указали правильное направление. Нужный дом оказался совсем недалеко и от станции, и от железной дороги. Как они живут в такой близости от неё? Это же очень шумно.
Кирпичная пятиэтажка. Четыре подъезда. Традиционные лавочки с бабушками. И с какой стороны у них тут нумерация подъездов начинается?
— Здравствуйте. — обратился я к женщинам у ближайшего подъезда. Одна из них, совсем пожилая, сидела на лавке. А другая стояла рядом, держа таз с мокрым бельём. Они о чём-то своём разговаривали очень оживленно, когда я подошёл. Когда я поздоровался, они обе с подозрением уставились на меня.
— Это первый подъезд или четвёртый? — спросил я.
— А ты к кому? — строго спросила меня женщина с бельем, не удостоив меня ни приветствием, ни ответом на вопрос.
Эта беспардонность меня заела. Можно было бы её осадить, сказав, что не её это дело, но вовремя вспомнил, что я «не в том» сейчас возрасте.
— К Инне Жариковой, я её брат, — скромно ответил, как и полагается школьнику.
Женщина с бельем вопросительно посмотрела на сидящую на лавке.
— Это та, что весь двор пеленками завешала, — ответила та.
— Ну, да… у неё ребенок маленький, — подтвердил я.
— И что? Можно все верёвки занимать? — возмущенно спросила женщина, переложив таз себе на другой бок.
— По три раза в день полный таз пелёнок выносила, — поддакнула пожилая.
Меня сильно задело такое отношение женщин к сестре.
— Вы сами, наверняка, детей имеете и должны понимать, что, когда грудной ребёнок болеет, он каждые пятнадцать минут писается! — не выдержав, заступился я за сестру. — Куда она должна была пелёнки вешать?
— Подумаешь! Ребенок писается, — взвилась женщина с тазом. — У нас у всех были дети, и мы не завешивали пеленками все веревки во дворе!
Ну и обстановочка у них тут. Из-за веревок драки…
Короче, я молча вошёл в подъезд, пихнув назло бабу с тазом рюкзаком, увидел на первой же двери номер восемьдесят, понял, что это четвертый подъезд.
Выходя, так посмотрел на бабу с тазом, что она молча посторонилась, пропуская меня. Ничего, пусть я тут ненадолго, но построить всех успею.
В первом подъезде быстро нашел нужную квартиру на первом этаже и позвонил.
Дверь открылась почти сразу. Передо мной стояла копия мамы, только моложе в два раза. Она кинулась мне на шею, обняла крепко, прижалась и я почувствовал, как что-то мокрое потекло мне за шиворот.
Она рыдала…
Горько, со всхлипываниями. Так плакал маленький брат Эммы, когда я принёс его от матери.
Только этого мне не хватало…
Так и стоял, не раздевшись, на пороге, ждал, пока она успокоится.