Революционер
Шрифт:
— Много вчера настрелял? — сразу поинтересовался я, не здороваясь. Песец, сидящий за столиком без дела, поднял глаза и отдал мне честь:
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!
Я махнул ему лапой — всё-таки. мы были друзьями, а это что-то значило для нас всех.
— Перестань. Я был без сознания, когда меня повысили…
— Зато откровенно радовался, когда тебе это сообщили, — подтвердил Добб.
— Заткнись, а? — попросил я у него — Терминатор явно был не в настроении, — что, неужели опять патроны кончились?
— Нет, — неохотно буркнул песец, снова уставляясь в стол. Он чуть приподнял лапы — под ними лежала маленькая фотография его семьи, — всего ящик настрелял. Много, конечно, но оно того стоило…
Про боезапас песец говорил неохотно. Он был одним из тех, кто всё своё жалование отсылает своей семье — до последней копейки. Своей жене, которая была младше его на двенадцать лет, и пятерым щенкам — на них он и смотрел сейчас, не обращая внимания на разобранный гатлинг. Видимо, он хотел отвлечься. Он всегда был неразговорчивым, когда дело касалось полученных денег, но сейчас как-то совсем опустил лапы.
— Я волнуюсь за неё, — сказал он стандартную фразу, — как бы с ней чего не случилось…
— Сколько твоему старшему уже? — спросил я, аккуратно перешагивая через части его пулемёта, разложенного по всему купе.
— Скоро девять будет. Говорит, что сорванец тот ещё — но очень хорошо помогает.
— А как у неё самой? — Добб кивнул на фотографию, — Сделали?
Песец тяжело вздохнул.
— Проблема гораздо глубже, чем думали врачи.
Жена Терминатора — небольшая самка его вида, очень милая на вид и судя по рассказам песца — с милым, приятным характером. Они любили друг друга очень давно — только очень недавно обвенчались и поженились — но, чтобы прокормить семью, песец ушёл в армию. Его жена ничего не могла поделать — она родилась слепой, и сейчас Терминатор копил на протезы глаз, стараясь дать своей любимой зрение, которого у неё никогда не было.
— Что за проблема? — поинтересовался доберман, сидящий напротив. Он очень хорошо помог нашему полярному другу, смог добыть два глаза, прикинувшись, что его вышли из строя. Именно его модель должны были поставить жене Песца ещё месяц назад.
— Проблема глубже, чем просто в глазах. Оказалось, что у её мозга просто нет нужных нервов.
— Ого…
— Да. Пишет, что врачи сказали — могут и переделать эти нервы, но операция будет стоить таких денег… Но она сама этого не хочет.
— Почему?
— Откуда я знаю почему? У меня вообще идеальное зрение — мне никогда не понять тех, у кого его вообще нет!
Мы все замолчали, понурив морды. Помогать друзьям надо было.
— Так что за сумма? — первым спросил Добб.
— Вот в конверте у меня лежит, — кивнул песец. Прямо перед им на столе лежал увесистый конверт с подписью нашего генерала и его именем.
— Так получается…
— Да, у меня есть эти деньги! — рявкнул белый, — Но мне кажется, что ничего не выйдет…
Доберман замолчал. Мы бы могли предложить финансовую помощь, но она оказалась не нужна.
— Знаешь что, дружище, — я ткнул песца кулаком, — Собирай свой пулемёт — и сдавай его шакалу. А сам собирай манатки и на первый поезд до Уфы.
— Думаешь?
— А чего тут думать — повидаешься с семьёй, ещё фотографий сделаешь. У нас троих отпуск — целый месяц. Ты десять раз успеешь!
— Но если я сам поеду до Уфы — мне придётся расстаться с половиной премии. Получается, что ей не хватит на операцию…
— Это будет даже лучше — оставишь там деньги, дашь ей подумать. В конце концов, и следующая зарплата не так уж и за горами, да и я, если что, помогу.
— Мы поможем, — улыбнулся доберман, глядя на песца. На его морде в кои-то веки расцвела улыбка.
— А вы чертовски правы, парни! Так и сделаю!
— Так чего же ты ждёшь? — доберман кивнул на кучу запчастей от пулемёта, — командир кучу металлолома на склад не примет — ему там оружие нужно.
— Ты же теперь этим самым складом и заведуешь, — песец даже хлопнул в ладоши, — тебе-то и отдам!
— У меня пока ключей нет. Командиру надёжнее.
— Ладно, уговорил, — песец сложил фотографию вдвое и спрятал в левый нагрудный карман, тогда не мешайте мне, ладно?
Мы кивнули и вместе покинули купе. Доберман только недовольно прокряхтел, когда мы отошли.
— Мы ему помогаем, а он — не мешайте.
— Нет процесса более сакраментального, чем сборка его пулемёта, — напомнил я своему другу, — Так что не обижайся на него.
— Порой я сомневаюсь, что вообще могу обижаться.
Я хмыкнул и вспомнил о своей обиде. Предстояло ещё поговорить с мэром этого города, разобраться, в чём было дело, но я решил отложить этот вопрос на потом. Я сдал свой РПК на хранение шакалу — и мы с Доберманом отправились гулять в город, тратя оставшиеся ещё с последней зарплаты деньги…
Москва около вокзала была куда более спокойной, чем та, по которой мы прокатились вчера вечером — повсюду были какие-то магазинчики, закусочные и ещё много чего. Хорошо, что тут можно было ходить без оружия — но без пулемёта за спиной тут всё-таки было непривычно.
Часов в шесть мы с доберманом вывалились из местного ресторана — там мы всегда отмечали прибытие в Москву, и нарушать традицию естественно не стали. С каждым годом заведение становилось всё только хуже и хуже — в первый раз, когда мы там сели с Доббом, там можно было заказать жареного поросёнка, а теперь не то что поросёнка — даже маленького кусочка шашлыка им было жалко. Стали торговать какой-то плесенью — но это пробовать не стали, ограничились дорогим шашлыком и парой бутылочек самодельного пива.
В этом ресторане мы с Доббом узнали много нового. Например то, что вчера мы гонялись наперегонки с самой страшной московской группировкой — лесные, якобы, звери. Они окопались в том самом лесу, что возник у нас на дороге до вокзала — и то, что мы пошли в обход, было верным решением. Про два джипа, которые мы разнесли в клочья на кольцевой трассе, никто ничего не знал. Местные сталкеры и охотники за металлом, услышав нашу замечательную историю, поспешили на указанное нами место, утверждая, что там никого нет, а значит лом, полезные запчасти и оружие там наверняка остались. Как обычно, вокруг местных временных героев образовался кружочек любопытствующих зевак.