Революционное самоубийство
Шрифт:
Наконец, полицейский, обыскивавший меня, велел мне пройти к его машине, поскольку он хотел побеседовать со мной. Он взялся за мою левую руку своей правой и пошел или, точнее, потащил меня к своей машине. Но, поравнявшись с его машиной, мы не задержались, а пошли дальше — к машине второго полицейского, к задней двери. Тут полицейский заставил меня резко остановиться. Воспользовавшись моментом, я открыл свою книгу и сказал: «У вас нет достаточной причины для моего ареста». Полицейский стоял слева от меня, чуть-чуть позади. Пока я открывал кодекс, он прорычал: «Можешь взять эту книгу и запихать ее себе в задницу, ниггер». С этими словами полицейский сделал шаг, оказался передо мной и двинул своей левой прямо мне в лицо. Удар смазался и был, скорее, похож на крепкий тычок. Этот удар на мгновение ошеломил меня, и я отступил назад, отойдя от полицейского фута на четыре, на пять, да еще упал на одно колено, все еще сжимая книгу в руке. Когда я начал подниматься, то увидел, как полицейский вытащил свой служебный пистолет, нацелился на меня и выстрелил. Казалось, мой желудок
Быстрой очередью раздалось еще несколько выстрелов, но я понятия не имел, с какой стороны летели пули. Мне казалось, что они летят отовсюду. Я смутно помню, как опустился на землю, опираясь на руки и колени. Я перестал понимать, что происходит, у меня все шло кругом перед глазами. У меня было такое ощущение, что меня куда-то везут или толкают. Что было после этого, я не помню.
24. Последствия
Ты думаешь, о чернокожий брат,
Что жизнь вот так прекрасна
И выжить даст тебе любой ценой?
Или, быть может, что само существование
Сравнится с твоей великой жертвой?
А, может так случиться, что ты испытываешь страх
Перед могилой — такой страх,
Что можешь жить и умереть рабом?
О Брат! Уж лучше так сказать -
Когда уйдешь ты, и слезы горькие пролиты будут,
Пусть на твой могильный камень
Креститься будут внуки.
Люди умирают, чтобы
После них жизнь продолжалась -
Так посмотри же всем врагам в лицо!
И если нужно, отдай ты жизнь свою
За что-то, прежде чем напрасно ты умрешь.
После ранения я то приходил в себя, то опять проваливался в небытие, и так продолжалось довольно долго. Какие-то вещи я помню, а какие-то прошли мимо меня. Это был ужасный момент для меня: в голове пульсировала кровь, боль накатывала волнами, и все окружающее расплывалось. Я потерял всякое ощущение времени. Следующий эпизод, который я помню после падения, — как меня привезли в Кайзеровскую больницу. От места происшествия до этой больницы ехать где-то пять миль. Понятия не имею, как я туда добрался. Помню площадку перед входом в больницу, по высоте она доходила мне до пояса. Кажется, никаких ступенек там не было, и я еще подумал, как бы мне забраться на нее. Несмотря на то, что я не мог разогнуться от нестерпимой, мучительной боли, я умудрился перекатиться на площадку. Затем я встал и, пошатываясь, вошел в больницу, где попросил позвать врача. Я не помню, с кем я разговаривал, но кто бы это ни был, он отказался послать за врачом и упомянул полицию. Казалось, время тянулось бесконечно, я все больше слабел. Наконец, кто-то помог мне зайти в комнату и уложил меня на кушетку, пришел ко мне и долгожданный врач.
Не успел врач приступить к осмотру моей раны, в комнату ворвалась полиция. Несмотря на то, что я страдал от боли и был абсолютно беспомощен, полицейские заломили мне руки за голову и приковали меня наручниками к кушетке. Эти движения растревожили мою рану, и я просто забился в агонии. Но полицейские на этом не остановились. Он стали колотить по наручникам, которые и без того уже врезались в мою плоть (после этого я еще больше года страдал защемлением нерва в тех местах, где сталь впечаталась в мои запястья). В скором времени боль в растянутых руках стала нестерпимей, чем от ранения. Я не мог ее вынести, это было выше моих сил, и я закричал, умоляя врача, который видел все происходящее со мной, попросить полицейских ослабить наручники. Врач сказал мне заткнуться. [45] В комнате была еще чернокожая медсестра. Увидев, что со мной делают, она очень расстроилась, но ничем не могла мне помочь. Полицейские окружили меня со всех сторон, били меня по лицу и по голове и называли мне имена. По их словам выходило, что я убил одного полицейского — Джона Фрея — и ранил другого — Герберта Хинса, и теперь моя жизнь не стоит ни гроша. Они клятвенно пообещали, что за такие деяния я умру. «Если ты не сдохнешь в газовой камере, — сказали они, — то отправишься за решетку, а уж там мы тебя достанем. Если же ты выберешься из тюрьмы, мы убьем тебя на улице». Кто-то из полицейских плюнул в меня, и я плюнул в ответ, стараясь избавиться от скопившихся у меня в горле крови и слизи. Каждый раз, когда полицейские приближались ко мне, я плевался кровью им в лицо и на униформу. В конце концов, доктор закрыл мне рот полотенцем, и полицейские продолжили свою атаку. Я все еще кричал от боли, когда окончательно потерял сознание.
45
Врача, проводившего осмотр, звали Томас Финч. Он был сравнительно молод, лет тридцати пяти. Так вот, он совершил реакционное самоубийство вскоре после первого слушания моего дела в 1968 году. Он был свидетелем обвинения и давал показания о происхождении моей раны и о том, что случилось в Кайзеровской больнице утром 28 октября 1967 года. Считается, что он покончил с собой, не выдержав угрызений совести и отчаяния, которые мучили его из-за того, что он так себя повел тогда. Он нарушил свою профессиональную этику, так обращаясь с человеком, который нуждался в помощи. Поэтому он не мог найти покоя. (Прим. автора)
Я пришел в себя в Хайленд-Аламедской окружной больнице в Восточном Окленде. Меня перевезли сюда, потому что Кайзеровская больница не должна была меня обслуживать. Я увидел, что моя рана обработана, а сам я лежал в постели с катетером в половом члене и трубками в носу и брюшной полости. Стоявшие около постели медицинские аппараты откачивали по трубкам избыточную жидкость и слизь. Полицейские разбудили меня. Стоило мне заснуть, они снова и снова заставляли меня очнуться.
Меня так накачали лекарствами за первые несколько дней, что я с трудом вспоминаю, что вообще происходило со мной. Когда я пришел в чувство в первый раз, кажется, я задумался о своем состоянии и о его безнадежности. Я боялся не смерти как таковой, а бессмысленного ухода из жизни. Я хотел, чтобы моя смерть стала таким событием, которое всколыхнуло бы людей, стало основой для дальнейшего сплочения общины для освободительной борьбы. Помню, как в палате играло радио и диктор объявил песню, заказанную для министра обороны. Но я не уверен, что слышал это на самом деле. Возможно, все это происходило лишь в моем воображении. В этот момент в палату вошла медсестра и, заметив, что я проснулся, спросила, хотелось бы мне услышать песню, заказанную для меня. Тогда я понял, что со мной не все так плохо и безнадежно и, как бы там ни было, люди узнали об инциденте и поддерживают меня. Эта мысль очень порадовала меня, несмотря на то, что я находился в руках моих угнетателей. Я знал, что Истэблишмент приложит все свои силы, чтобы уничтожить меня, но песня, этот маленький знак, поданный мне общиной, помог мне начать разговор с полицией.
Я не мог постоянно находиться в сознании и периодически опять проваливался в сон. Вскоре я обнаружил на своих ногах настоящие кандалы: лодыжки были связаны между собой цепью и обе были прикреплены к кровати. Довольно странно просыпаться и видеть, что твои ноги закованы в цепи. Поначалу я подумал, что это, наверное, мне приснилось в кошмарном сне, но потом я вспомнил и офицера на улице, достающего пистолет, и сцену в Кайзеровской больнице, и понял, что это не сон. Меня действительно приковали, а рядом стояли полицейские и сторожили меня. Они намеревались убить меня, они давно жаждали пустить мне кровь, что и пытался сделать ранивший меня полицейский. В таких условиях тот факт, что я выжил, кажется настоящим чудом.
Довольно скоро я получил письмо, написанное врачом по фамилии Агилар с ученой степенью доктора. Письмо было напечатано в нашей газете «Черная пантера». Там я прочел следующее:
«На своей медицинской практике я не припомню такого случая, когда пациента с сильным ранением в брюшную полость, страдающего от жестокой боли и кровоизлияния, «лечат», приковывая к кушетке для осмотров таким образом, что спина у него оказывается выгнутой, а живот напрягается. И все-таки именно такая фотография, отразившая процесс осмотра пациента на «скорой», появилась на первой странице местной газеты в прошлый выходной. На переднем плане с нарочито серьезным видом стоит полицейский, такой здоровый, что кажется карикатурным. Может быть, это он сказал проводившему осмотр врачу, что с пациентом следует обходиться таким необычным образом?
Как ни странно, но эта фотография, возможно, почти не нарушила обычный и приятный выходной, которым наслаждались мои соседи. Не слишком возмутила она и моих коллег — они обратили на нее лишь минутное внимание. Что касается меня, эта фотография намертво отпечаталась в моем мозгу. Я считаю этот снимок важнейшим свидетельством современной истории, он знаменует собой конец и начало. Я поняла, что лично для меня хватить слушать, читать и размышлять. Пришла пора говорить, действовать и давать отпор.
Я прочла несколько эссе, автором которых является пациент, т. е. Хьюи П. Ньютон. Я слышала, как он со всей страстью и старанием пытался донести свои идеи и надежды до того множества людей, которые обращались к нему с вопросами. Час за часом он продолжал говорить с теми, кто поддерживал его, и с тем, кто питал к нему недоверие, и делал это в одинаковой манере, без всякой злобы. Я слушала, как он пересказывает идеи из книг д-ра Фэнона, передавая их всего лишь несколькими потрясающе последовательными предложениями. Услышав его выступление, я была потрясена до глубины души. Как этот молодой человек двадцати пяти лет может прекрасным научным языком изложить тенденции развития современного общества в историческом, социально-экономическом и политическом разрезе? Как это у него получается, если я в свои сорок пять лет, из которых семнадцать лет я проучилась в колледже и потом продолжила образование после получения докторской степени, если я прихожу к выводу о том, что знаю ничтожно мало о ценности человеческой личности и должна начать все сначала.
Начать сначала я решила, когда несколько недель назад увидела пациента, говорившего с группой людей на улице, многие из которых подходили просто так и, послушав немного, шли своей дорогой. Один такой молодой человек позвонил вечером и сказал, что он попал в тюрьму. Полиция задержала его, потому что полицейским показалось, будто он совершил какое-то незначительное нарушение Автомобильного кодекса. Как выяснилось, они ошиблись, поскольку быстро установили, что никакого нарушения не было. Недовольные, полицейские устроили длиннющее расследование и, в конце концов, установили, что год назад молодой человек неудовлетворительно ответил на обвинение в том, что он водит машину с недействительными водительскими правами. Из-за этого он оказался за решеткой. Залог назначен в сумму 550 $. На заполнение заявки, уплату надлежащих денежных взносов и встречу с нужными людьми ушло три часа, и только после этого бедный чернокожий парнишка выбрался из тюремной камеры.